Каково было наше удивление, когда в апреле следующего года он разыскал наши палатки в далёкой Муганской степи (Азербайджан).
В тундре Пугачёв видел, как только что родившийся телёнок оленя мог следовать за матерью по глубоком) снегу и даже спать в снегу. Это его удивило. Тогда же он поделился своими впечатлениями со старым саами.
— Тебя удивляет, почему телёнок не замерзает? — спросил житель тундры. — Говорят, есть на юге такая страна, где на солнце в песке яйца пекутся, вот там как люди могут жить?
В самом деле, как живут люди в жарких странах? Это так заинтересовало любознательного мальчика, что он приехал к нам на юг, чтобы увидеть страну жаркого солнца.
С тех пор прошло много лет. Жизнь Трофима Васильевича слилась неразрывно с жизнью нашей экспедиции. Быть первым на вершине пика, переходить бурные горные потоки, жить трудом и постоянной борьбой, — вот что пронёс этот человек сквозь многие годы работы в экспедиции по исследованию белых пятен.
Также случайно попал в экспедицию и Кирилл Родионович Лебедев. Закончив действительную службу в Советской Армии, он возвращался в свою родную таёжную деревню Нижние Куряты (за Минусинском). В Новосибирске он должен был пересесть в абаканский поезд; ожидая его, Лебедев бродил по городу и случайно увидел объявление о найме рабочих в геодезическую экспедицию. Он явился по указанному адресу.
Рабочих, набирал Пугачёв, и тогда между ними произошёл такой разговор:
— А ты тайгу знаешь? Ведь мы не прохлаждаться, не на курорт едем, а работать. Там придётся пудовые поняжки на гору таскать, — говорил он.
— Мы привычные, — невозмутимо отвечал Лебедев. Пугачёв посмотрел пытливо на человека в серой шинели и сердито продолжал:
— И реки бродить, и голодать, и спать на снегу!
— Привычные!
— Что ты мне — «привычные, привычные!» А если придётся по реке на шестах подниматься?! — настаивал Пугачёв.
У Лебедева где-то в складках губ промелькнула чуть заметная улыбка, и он тем же спокойным тоном ответил:
— У нас бабушка на всю округу первой рыбачкой была. Отец — тоже рыбак; с пятнадцати лет и меня приучили лодкой управлять.
Пугачёв сдался, и Лебедев, забыв зачем пришёл, стал рассказывать ему о тайге своего края, о рыбалке…
Они условились, что Лебедев съездит домой к старикам и к двадцатому апреля будет в Иркутске.
С того года Пугачёв и Лебедев сдружились. Они выросли в разных деревнях, первый — в пензенской, а второй — в сибирской. Проснутся ли они ночью, разбуженные воем пурги, присядут ли отдохнуть на минуту при подъёме на пик, — у них всегда были темы для разговора. И тот и другой одинаково любили свои родные места, но рассказывали по-разному — Пугачёв с азартом, а Лебедев спокойно.
Остальные двое из моих постоянных спутников были люди другого склада — это типичные сибирские охотники-промышленники. Прокопий Днепровский — забайкалец из посёлка Харагун и Василий Мищенко — из Агинска, расположенного в предгорье Восточного Саяна. Оба они скромные, молчаливые, всегда тоскующие о тайге и предпочитающие сон у костра домашней постели.
Все они: Пугачёв, Днепровский, Лебедев, Мищенко, кажется, рождены для этой, поистине тяжёлой, полной лишения и невзгод, но и захватывающе-интересной работы. Их не пугают тёмные ночи, бурные реки, заснеженные пики, наоборот, в этой борьбе и в лишениях они находят для себя величайшее удовлетворение.
По Амгуни мы ехали на пароходе «Комиссар». Это было поздней весною, в июне. Уже отлетели к северу неугомонные стаи уток, гусей и на токах смолкли песни глухарей. Обмытая вешними дождями тайга принарядилась, похорошела. Зашумели ключи. Мутной водою вспухла река. Всё давно пробудилось, и в этом суетливом мире не осталось и следа от суровой зимы.
Пароход, покряхтывая от старости, на четвёртый день вышел, наконец, из последнего кривуна, и мы увидели в долине небольшой приисковый посёлок, расположившийся на левом берегу Амгуни. Пёстрая толпа, покрывавшая берег, всё увеличивалась и увеличивалась, пока «Комиссар» не бросил якорь. Мы выгрузились и разместились в просторном зимовье, стоявшем на берегу Амгуни, и, не теряя времени, начали готовиться к выходу в первый маршрут. Оборудовали лодки, упаковывали продовольствие, инструменты, делали вьюки для оленей. Мне, с моими четырьмя спутниками, предстояло посетить Диерские гольцы, каменистые отроги Луча, Мунали, побывать на марях Нимелена и пересечь сланниковые сопки, что лежат от Амгуни; до Охотского моря; двум инженерам предстояла работа в верховьях Амгуни. Лето там короткое, нужно было торопиться, и мы на третий день покинули посёлок.
Прошёл месяц. Мы уже успели испытать все прелести таёжной жизни: загорели, оборвались, набродились. Чтобы продолжать работу, нам нужно было вернуться в посёлок, сменить оленей, запастись продовольствием, одеждой. Как раз в день нашего возвращения в посёлок из второго рейса прибыл пароход «Комиссар». Было поздно, но мы не стали нарушать традицию посёлка и тоже вышли на берег. Толпа, удовлетворив своё любопытство, уже расходилась, но среди детей и грузчиков, оставшихся на берегу, мы увидели мужчину и женщину. По одежде и по багажу, состоявшему из вьючных ящиков, инструментов и спальных мешков, мы догадались, что это люди из какой-то экспедиции и что у них, видимо, нет приюта.
После приветствий и коротких расспросов я предложил им разместиться в нашем зимовье. Они охотно согласились, и мы, захватив багаж, покинули берег.
Он был ботаник, а она — топограф. Они имели задание — обследовать береговую полосу реки Нимелена и к осени должны были присоединиться к своей экспедиции.
Долго в ту ночь горел в зимовье огонёк. Мы сидели за развёрнутой картой, горячо обсуждая их маршрут. Я с любопытством наблюдал за ними. С каким неудержимым желанием они стремились в тот суровый, полный неизвестности край! Они не хотели задерживаться, чтобы основательнее подготовиться к походу.
— Зря торопитесь. Что вас гонит? — в один голос говорили им Лебедев и Мищенко, когда мы уже укладывались спать. — Не просто найти туда проводника, а без него — куда пойдёте?
В памяти моей ясно сохранилась обстановка того вечера и светлые образы молодых энтузиастов — исследователей богатств Родины, словно это было только вчера. Николай Петрович, так звали ботаника, был выше среднего роста и крепкого сложения. Слегка вьющиеся волосы небрежно спадали на высокий лоб. Ему было не более 27 лет.
Его спутницу все мы называли просто Верой. Она была комсомолка. Солнце и ветер сделали её лицо бронзовым. Когда она смеялась, а смеялась она заразительно и громко, мы любовались белизной её зубов и игрой маленьких глаз. Она была очень подвижна, заботлива. Утром она стала хозяйничать в зимовье. Сразу в помещении стало уютно, исчезли признаки холостяцкой жизни. Закончив приборку, она принялась упаковывать инструменты, приборы, проверять по списку, что нужно было отложить на первый случай, затем стала перебирать в ящиках, доставая банки, рыболовные снасти, соду для выпечки хлеба, иголки и всякую мелочь, необходимую в тайге. Но что бы Вера ни делала, она не теряла своей обаятельности. Все мы невольно подтянулись, и каждый старался чем-нибудь угодить ей. Как приятно звучал её голос в кругу закоренелых таёжников! Все мы стали необыкновенно ловкими и очень предупредительными. Но, когда я наблюдал за ней, мне казалось, что эта, на вид хрупкая и нежная девушка, попав в обстановку дикой природы, не выдержит борьбы с ней и не перенесёт невзгоды.