– А что, царь? – громко спросил Спесь Федорович. – Если собрать все её зубы, да ещё те, что остались, хорошие наконечники на гарпуны будут?
Кто-то утверждает, что у рыб нет ушей, может быть, он и прав. Только вот кипела вода за хвостом черной рыбы с большим белым пятном, когда летела она из бухты, не разбирая дороги. Может быть, к зубному врачу торопилась?
– Хорошая мысль, – одобрил идею царь. – Но не будем за ней гоняться, нам хватит и того, что уже есть. Сейчас прикажу собрать.
– Это правильно, но… Михайло!!! Немедленно иди сюда!!!
Иван обернулся, гадая, что так встревожило атамана, и успел заметить, что за малышней прибежали, в основном, старшие сестрёнки. Что и говорить, атаман был мудр! А потом был пир горой, танцы, песни, и молодая царица бережно передала Спесю Федоровичу своего сына, что-то быстро щебеча на своём языке. Царь улыбнулся и перевёл:
– Мы просим, чтобы гости и друзья наши дали ребёнку второе имя. Пусть в веках останется память о сильных и поэтому добрых людях.
Кудаглядов держал мирно спящего ребёнка и боялся даже вздохнуть. Руки, привыкшие к тяжести весла, к ухватистой рукоятке ножа, неловко держали маленького человека, доверчиво сопящего в сладком сне. Малыш не боялся лежать в этих неумелых, но надежных ладонях, ведь они просто не в силах обидеть его.
– Змий, – подал предложение Непейвода. – Мудрый Змий, а не аспид подколодный. Тот, который учил и помогал первым людям.
– Летающий? – скептически приподнял бровь Лисовин.
– Летающим может быть только Толич. Тот, что не бог, а герой, – добавил веское мнение волхв.
– Тогда пусть пернатый будет, – добавил Геллер и ответил на недоуменный взгляд атамана. – Не помешает.
– Значит, Монтесума Пернатый Змий, – покатал имя на языке цар, и утвердительно склонил голову. – Пусть будет так! Спасибо, друзья.
Холодало, и даже океан, как-то незаметно ставший морем, перестал баловать ватажников яркими красками и весь посерел. Но светло было на душе у мореходов, и пусть тучи скребли по волнам грязными пузами и холодный дождь загонял в духоту подпалубного пространства, но ведь с каждым гребком весла, с каждым дуновением ветерка ближе и ближе становилась родная Река, родной дом. Иван зябко кутался в подаренную на прощанье царём яркую накидку, но по-прежнему стоял рядом с зевающим сусаниным. Пусть и не хватило ему зимней одежды, никто ведь не рассчитывал на его участие, но волновал волхва близкий запах родной реки, и как был рад парень, когда Гриць негромко пробурчал: – Вот оно, устье. Кричи, паря, кричи громче, пусть радуются люди!
Над стылым простором, над седыми шапками усталых волн пронесся звонкий крик:
– Река!
И сдернули шапки ватажники, и отвернулся, скрывая слезу, атаман – они дошли. Уже стыл лёд возле берегов, когда ударили весла по воде, но, испив первый глоток студеной воды из поданной братины, низко поклонился Спесь Федорович:
– Спасибо тебе, матушка, что дождалась нас. Позволь дойти до града нашего, и не потревожим мы тебя более до новой весны.
Милостива была Река, да и как же иначе, чай, не чужие ей люди просили. Снег укутал землю, когда, разбивая лёд пешнями, подвели ватажники усталую свою ладью к берегу. Ткнулся брус в замерзший песок, и облегченно скрипнули доски обшивки. Путь окончен. Закипела неотложная работа, из зимовального сарая тащили канаты, бревнышки, и бежал честной народ от изб, на встречу долгожданную. Заскрипел ворот, и «морской конь» медленно стал выползать из речной воды. И весело носился вокруг подросший щенок, громко лая на обжигающий лапы снег. Поработала ладья достаточно, теперь пора на покой, до новой весны, до новых странствий. А на Ивана налетел одновременно смеющийся и плачущий вихрь по имени Марья. Ударили девичьи кулачки в молодецкую грудь, и гневные слова обожгли уши. Но улыбнулся парень и сомкнул объятия на девичьей талии. Что слова, они улетят, а губки красные останутся. Задохнулась девушка от поцелуя крепкого и, немного отдышавшись, устроилась поудобнее в объятиях.
– Ты спешил?
– Конечно, спешил, радость моя! Только о тебе и думал, только к тебе и стремился!
Колокольчиками, слышными только парню, рассыпался в воздухе смех кицунэ, но не было в том смехе злости, только светлая печаль. Легкий румянец тронул щеки волхва, но никто не заметил этого. А кто заметил, тот промолчал. В медвежий тулуп закутан был сусанин, но когда возле его ноги прозвучало тихое «Мяу», легко согнулся мужик. На ладонь, покрытую мозолями, тихо залезла маленькая пуховая серенькая кыся и долго обнюхивала бугристую кожу.
– Ты чья такая будешь? – недоуменно проворчал Гриць и, дождавшись в ответ только лизанья маленьким язычком в нос, смущенно закряхтел: – Может быть, ко мне пойдёшь жить? Богатств не обещаю, бобыль я, но сыта будешь…
Сверкнули зелёные глазки и удовлетворенно заурчал большой котище, державший в зубах пушистую варежку.
– Баян! – вскинулась Маша, – Немедленно отпусти псяку, ей ходить надо!
«Варежка» недоуменно открыла один глаз, покосилась на хозяйку, зевнула и заснула вновь. Она уже ходила сегодня! Но застряла в снегу, а дядя Баян большой, ему не тяжело.
Резко остановился пёс возле здоровущего кота. Что-то давно забытое всплыло из глубин памяти, даже не его, а бесчисленных поколений предков. Что-то огромное с клыками, не умещающимися в пасти, но храбр был гордый греческий пёс, предупреждающее рычание, как предвестие грозы, выкатилось наружу. Опять зевнула маленькая «рукавичка» и осуждающе взглянула другим глазком на хулигана. «Ты храбр и глуп! Это же дядя Баян, он тут главный! Извинись, а то вырасту и не буду с тобой бегать по цветущему лугу!»
Радостный шум вокруг легко перекрыл чей-то знакомый голос:
– И де вас так долго носило? Мы таки давно всех ждём, а их всё нет и нет!
Повернув голову, Иван увидел обнимающегося с атаманом Бориса и успел заметить, как вздрогнул Михайло и как расступившийся народ пропустил двух женщин с какими-то свёртками в руках.
– Майкл… Мишель…
И радостно взревел медведь, и слабо пискнули женщины, взметённые в воздух на крепких руках. Но даже радостный рёв перекрыли два возмущенных таким обращением детских крика. И бережно опускал на землю матерей Михайло, и становился на колени, прося детей простить его, что не смог успеть раньше. И смеялся Борис, отвечая на вопросы:
– Не мог же я оставить вас, бедных людей, без мировой закулисы? Вот и пришлось весь жидомасонский заговор взять на себя, потому что Шмуль, который кожи мнёт, такие слова знает, что даже его кожи краснеют! А детям без папы совсем плохо, так что девушек я с собой взял. А князь ваш ох хитёр, прям-таки не знаю кто! Так мне и сказал: «Мировая закулиса, значит? Вот и начинай, будешь у меня с иноземцами разбираться, купцами да послами». Так что, братцы, идём-ка мы к князю, а честный пир да свадебки пусть подождут маленько.