Теперь, когда часы не подавали голоса, утренняя половина дня стала совсем одинокой. Большую часть времени Саале проводила в постели, лежа на спине и слушая шелест дождя. Она чувствовала слабость, и голова кружилась. И все еще не появилось у нее никаких желаний, кроме одного — лежать неподвижно, ни о чем не думая. Это не всегда удавалось, и тогда она снова начинала прислушиваться к голосу дождя и голосу моря, чтобы отогнать гнетущие мысли. Но когда и это не помогало, она пыталась с жаром обращаться к богу. Саале верила, что разговор с господом очищает ее сердце, точно так же, как пророк Илья очистил воду Иерихонского колодца: он бросил в загнившую воду щепотку соли, и вода стала пригодной для питья.
Беседа с господом освобождала Саале от боли, наступала великая усталость и отупение. И снова Саале не хотела ничего, кроме как слушать шелест дождя об оконное стекло.
Вечера также были почти одинокими. Кади не сиделось дома, и, управившись по хозяйству, она пропадала на деревне у подруг. Саале не утруждала себя даже тем, чтобы зажечь свет. Ей нравилось наблюдать, как постепенно сгущались сумерки, и она вглядывалась в густую темноту за окном, где шумело море. Она не спала и слыхала, как, вернувшись домой, Кади спрашивала ее, ела ли она, но Саале не отвечала.
Однажды утром, уже надев платье и натягивая чулок, Саале услыхала, как в передней комнате что-то со звоном упало на пол. «Это, должно быть, кошка. Ведь Кади не запрещает ей лазить повсюду, и на кровать и на стол…»
Пока Саале так думала о кошке, из-под двери к ее ногам — черной в чулке и белой без чулка — выкатилась маленькая шестеренка. Затем приоткрылась дверь, и чья-то рука, торопливо шаря по полу, пыталась поднять колесико.
Саале не на шутку испугалась.
— Что вы здесь делаете? — спросила она.
— Я? А вы что тут делаете?
Это был молодой светловолосый мужчина в свитере и вязаной шапочке с помпоном. Он неподдельно и искренне удивился, увидев Саале.
— Вы из города, да? — попытался он угадать, но девушка не ответила. — Прибыли на работу в рыбный цех?
Допрос был неприятен Саале, она только покачала головой, а замкнутое выражение ее лица говорило: это никого не касается.
Но парень думал иначе.
— Тогда вам будет скучно. Здесь ведь только море и можжевельник, — сказал он.
Саале повернулась спиной к парню, лицом к окну и, стоя неподвижно и безмолвно, размышляла над сказанными им словами.
«Бояться надо не скуки, а людей», — думала она с горечью.
Разобранный механизм стенных часов лежал на столе в передней комнате, и незнакомец молча собирал его заново. Вдруг, прервав затянувшееся молчание, парень спросил:
— Как вас зовут?
Но Саале и теперь не отвечала. Она молча сидела в своей каморке, зажав руки между колен, и судорожно прислушивалась. Саале знала о парнях только то, что от них следует держаться подальше, особенно если ты уже взрослая девочка.
— Меня зовут Та́нел, — сказал парень в передней комнате, словно это могло изменить отношение девушки к нему. Не дождавшись ответа и на сей раз, он стал потихоньку насвистывать.
Танел еще долго возился над сборкой часов и затем ушел.
А в каморке Саале стало слышно тиканье.
2. Как Танел в вязаной шапочке ходил пить кофе
Из-за одного длинного и приземистого каменного дома вырубили целый клин доброго соснового леса, и округа стала лысой, впрочем, как и все подобные места, где что-нибудь строится.
Это было общежитие рыбного цеха.
Перед домом висели наскоро прополосканные пеленки, и прямо под дверью были начерчены извечные детские «классы» с «огнем» в одном конце и «водой» в другом — прообраз ада и рая. С дома обсыпались куски штукатурки, а на дверях и стенах были написаны все те слова, чтением которых не стоит себя утруждать.
На ступеньках крыльца сидел Урмас.
Он держал на коленях жестянку из-под килек и пытался пускать мыльные пузыри. Мыльная вода текла у него по подбородку и груди, а пузыри не получались. Радио Мамаши-Египет орало на весь двор о необходимости стенных газет. А две маленькие девочки, присев на корточки у стены, играли в погрузку корабля.
Юли как раз сунула в ладони Ма́йму брючную пуговицу от штанов отца и сказала:
— Кому дам, пусть молчит. Никому не говорит!
Потом снова Майму сунула пуговицу в ладони Юли, и потом опять Юли Майму. Только один раз Майму выронила пуговицу, и Юли сказала:
— Дура. Не умеешь.
За штабелями дров мальчишки молча по очереди затягивались сигаретой.
У длинного дома было много окон. Окна холостяков легко угадывались по немытым бутылкам из-под молока и пивным бутылкам. Некоторые окна изнутри были залеплены пожелтевшими газетами, и дети, когда им надоедали все игры, читали порой от скуки заголовки статей: «Полезные рубли», «Все начинается с чувства долга», «А ты — комсомолец?», «Главное — производительность».
Сыну Хе́льви Ма́тти они так въелись в память, что иногда, сидя на ступеньках и раскачиваясь, он распевал во весь голос, приставив ладони рупором ко рту:
— По-лез-ные руб-ли, по-лезные рубли…
Окна женатиков выглядели иначе. На подоконнике в консервной банке мучался от жажды цветок, у которого не хватало сил расцвести, или же зябла голая кукла.
Из окон комнат, где жили русские, пахло луком и постным маслом, из окон эстонцев — жареной свининой. И каждое воскресное утро Мамаша-Египет выносила на крыльцо кастрюлю клюквенного киселя. Остужать.
Только одно окно отличалось от всех других — окно Па́улы с красивыми кружевными гардинами. Сама она, хорошенькая, с челкой и пухлыми губами, большую часть свободного времени сидела с катушкой белых ниток у окна в своей комнате и вязала кружева. Те, что вшивают в наволочку или простыню, и те, что для скатертей.
Во дворе общежития можно было найти всевозможные вещи: детский резиновый сапожок, венский стул без сиденья, выброшенные вельветовые брюки, которыми дети хлопали друг друга, гоняясь по двору. Но что сразу же бросалось в глаза — клумбочка, окруженная побеленными кирпичами, — под окном Паулы. Сейчас там цвели синие пролески.
Была весенняя пора.
В этот предвечерний час в деревне неуемно горланили петухи. Один замолкал, другой начинал. Но так же ясно слышалось пыхтение приближавшихся к берегу рыбачьих лодок. И по тому, как выходили рыбаки на берег, можно было определить, каков улов. Ведь плохой улов или совсем пустые сети — самый тяжкий груз для лодки.
Молодой, высокий Танел и маленький Ио́нас-Тощий шли рядом, и Ионас, как всегда, пел скрипучим голосом:
Мелуси́на, Мелусина,полковая розочка…
Ионас ходил вперевалку. У него были немного кривые ноги и мальчишеское краснощекое лицо.
Около сарая для хранения сетей стоял Ма́ртти, рыбак из другой лодки. Он интересовался сегодняшним уловом. Танел сказал, что Ионас наконец-то поймал своего кита, а он, Танел, выловил только две банки салаки в томатном соусе.
Они потравили еще немного. Мартти намеревался в ближайшее время купить мотоцикл «Ява» и грезил об этом во сне и наяву.
Было тепло. Легкий ветерок сушил землю, скользкую от дождей, шедших в последние дни. И деревьям весна уже ударила в голову.
Во дворе своего дома Танел скинул пиджак, сел на ступени крыльца рядом с Урмасом и стал с интересом наблюдать, как тот выдувает мыльные пузыри.
— Дай-ка я попробую, — сказал Танел и взял жестянку в свои руки.
На конце соломинки начал быстро расти многообещающий шар.
Урмас сначала держал покрасневшую мокрую ручонку на плече Танела, но затем пришел в восторг и запрыгал от восхищения.
— Как это у тебя такой большой получился?
— Я и сам большой, — похвалился Танел, но Урмас счел его ответ недостаточно точным.
— Большой мыльный пузырь — начальник, — пояснил Урмас.
— А ты откуда знаешь?
— Отец сказал.
В этот момент шар отделился от соломинки. Урмас попытался схватить его, но в руках у него оказался только мокрый след.
— Черт побери! — сказал Урмас огорченно. Он не знал, стоит ему плакать или нет.
В полутемном коридоре общежития старший сын Хельви и сын Ивановых Вовка с оглушающим грохотом катались по очереди на самокате. Тут же находился кран. Танел с наслаждением умылся, забрызгав водой пол. Но этого не было видно, потому что лампочка или в очередной раз перегорела, или ребятишки опять случайно разбили ее мячом.
Танел знал наизусть весь коридор с дверьми комнат и выступами печей по обеим сторонам, и отсутствие освещения не было ему помехой.
Вдруг дверь Хельви грозно распахнулась.
— Пойдете вы, наконец, во двор, или я возьму ремень! — завопила она на ребят.
— Чего ты сердишься? — примирительно улыбнулся Танел.