— С кем подралась?
— Не знаю, все удрали быстро. Помню только, что их вроде пятеро было. Они её начали с лошади стаскивать, а эта дура отбиваться начала. Мы с напарником к ним — они врассыпную. Я и сам этих соплюх не жалую, лошади у них совсем замученные. Гоняю потихоньку, чтобы к людям не приставали. А эти прямо сектанты какие-то, взгляд, как у сбежавших из психушки. Разбирались бы спокойно, а девчонку-то зачем калечить?
— А лошадь?
— А это я не знаю, пока мы с пострадавшей разбирались, лошадка ушла куда-то.
Станция метро находилась примерно в километре от огромного парка, в котором можно было спрятаться не то что лошади — стаду слонов из национального заповедника какой-нибудь африканской страны.
— Товарищ старший лейтенант, помогите, пожалуйста.
— И чем я тебе помогу-то?
— Пойдёмте поищем лошадь в парке. Она наверняка туда убежала.
— Ты, парень, в своём уме? Время смотри сколько. Да и темно уже, что мы там увидим?
Милиционер хотел, было, уже повернуться и уйти, но тут память услужливо нарисовала в его голове картину почти тридцатилетней давности…
Палящее солнце южной страны, где непонятно, за какие идеалы погибли тысячи его сослуживцев. И раненого новобранца, чудом выжившего под шквальным перекрёстным огнём засады. Весь отряд погиб. Ему повезло, что наступила темнота, и враги прекратили стрельбу, решив подождать до рассвета. Опасаясь быть замеченным, он полз почти всю ночь, стиснув зубы от боли в раненой ноге, несколько раз ненадолго останавливаясь передохнуть и сделать перевязку.
Когда взошло солнце, солдат был почти в пяти километрах от места боя. Вокруг простиралась чужая земля, местами высохшая до трещин от безжалостного солнца. Нестерпимо хотелось пить. Раненая нога ныла от боли, от жажды кружилась голова. Впереди, шагах в пятистах, он увидел небольшую гряду скал, возвышавшуюся над равниной на несколько метров. Боец, опираясь на автомат и собрав последние силы, заковылял к спасительной тени. Внезапно раздалось фырканье, и из-за скалы появилась сначала лошадиная морда, а потом и вся лошадь. Она была мохнатой и низкорослой.
Умные тёмные глаза настороженно смотрели на человека. Тот остановился. Остановилась и лошадь.
— Откуда тебя занесло сюда? — прошептал запёкшимися губами солдат.
Лошадь в ответ мотнула головой. Он осторожно сделал несколько шагов и остановился, увидев, что лошадь начала отворачиваться.
— Куда же ты, родимая? Видишь, какая тут незадача со мной случилась, — вновь заговорил солдат.
При звуках голоса лошадь опять мотнула головой и сделала шаг навстречу. Теперь их разделяло два-три шага.
— Вот, держи. — Боец непослушной рукой нашарил в кармане камуфляжной куртки кусок сухаря, оставшегося от пайка, и протянул лошади. Та, раздув ноздри, вытянула шею, как жираф, и взяла хлеб.
— Умница, — прошептал раненый. — А теперь отвези меня, пожалуйста, к нашим. Вооон там они. — Он показал рукой туда, где, по его мнению, должен был быть ближайший блокпост. Подойдя вплотную, он начал карабкаться на спину лошади, цепляясь за длинную шерсть и гриву. Лошадь несколько раз недовольно махнула головой, но уходить не собиралась. Наконец он кое-как взгромоздился вместе с автоматом на лошадиную спину и лёг животом вдоль неё, свесив вниз обе ноги.
— Поехали, родная, я ж в этом пекле без тебя долго не продержусь, — сказал человек и легонько хлопнул лошадь по крупу.
Лошадь, поняв этот жест, как сигнал к действию, побежала мелкой, тряской рысью. Солдат изо всех сил вцепился в гриву, зажмурив глаза от боли в ноге. Примерно через полчаса жажда и боль стали настолько сильными, что он просто потерял сознание и очнулся от взрыва и выстрелов. Земля, как показалось ему, перевернулась, и он упал, больно ударившись спиной и раненой ногой. Он не стал даже открывать глаз, решив — будь что будет. Через несколько секунд над ухом зазвучала родная речь:
— Ты, салага, лежи и не дёргайся. Этим гадам мы тёплый приём уже обеспечили.
Говоривший немного отодвинулся и дал очередь из короткоствольного автомата. Затем быстро перезарядил оружие и сказал в переносную рацию:
— Воскобойников, что там у тебя?
— Всё в норме, взводный. Дали этой швали прикурить так, что им теперь своей анашой нескоро придётся дымить. И снайпера сняли. У тебя как?
— Я в порядке. У меня тут боец раненый. Тот самый, которого мы с тобой полчаса назад засекли. Кавалерист, блин. Давайте все ко мне. Конец связи.
Человек, которого невидимый собеседник назвал взводным, убрал рацию. Солдат открыл наконец глаза и увидел перед собой ухмыляющееся загорелое лицо с коротко подстриженными усами и трёхдневной щетиной на щеках.
— Ты откуда прискакал, рядовой необученный?
— Оттуда. — Раненый неопределённо махнул рукой.
— Ясно. Ты, блин, прям, как Никулин в «Бриллиантовой руке»: «Откуда у тебя это?» — «Оттуда…»
Совершенно бесшумно рядом с ними возникло десять человек в полной боевой выкладке. Один из них сразу наклонился над раненым, достав шприц, ловко сделал укол и занялся перевязкой раны. Боль постепенно отступила. Пока шла перевязка, солдат спросил командира:
— Вы кто?
— Кони в пальто, сынок. Разведгруппа в свободной охоте. Я — старший лейтенант Лермонтов, командир группы. Если спросишь, какое отношение ко мне имеет известный поэт, дам в ухо, не посмотрю, что ты подстреленный. Меня уже и так задолбали этим вопросом. А вот ты кто такой?
— Рядовой Иванов Иван Иванович. — Он назвал часть, в которой служил.
Старший лейтенант присвистнул.
— Однако занесло тебя. Они ж чёрт знает где базируются.
— У нас два взвода отправили на вертолёте на разведку местности. — Рядовой назвал район выброски. — А потом мы в засаду попали. Всех наших положили гады. — Иванов стиснул зубы от бессильной ярости.
— Ладно, это ты в штабе расскажешь. Приготовься к тому, что тебя для начала особисты прессовать будут. На предмет предательства, ну и всё такое.
К Лермонтову подошёл один из бойцов его отряда, бросил перед ним на землю снайперскую винтовку с замысловатым узором на ложе. Спросил:
— Знакомый аппарат, командир?
Взводный снова присвистнул и присел на корточки, чтобы рассмотреть оружие получше.
— Да это же пушка Селима. По прозвищу «Кинжал Пророка».
— Так точно. Селиму она теперь без надобности.
Лермонтов повернулся к Иванову:
— Повезло тебе, рядовой. Селиму, видать, ты живой нужен был, коль он лошади в глаз стрелял, а не тебе. Он никогда не промахивается. Точнее, не промахивался. Это его бандиты позавчера на дом Ахмада-аки напали. Не понравилось Селиму, что дед отказался лошадь продать. Всю семью перестреляли подонки. — Взводный ожесточённо сплюнул. — Половину лошадей зарезали на мясо. Остальные лошади, говорят, разбежались. Видимо, это одна из них. Подельников селимовских мы нынче быстро в расход пустили, когда они к тебе попытались побежать. Это им не со стариками воевать. Ох как повезло тебе. И что лошадь была. И что мы тут мимо проходили.
Услышав последнюю фразу, вся разведгруппа дружно ухмыльнулась.
— Как в глаз лошади? Он её что, убил?
— Убил, сынок, убил. Вон она лежит. — Старший лейтенант показал рукой на неподвижное лошадиное тело метрах в трёх от места разговора. У Иванова на глаза выступили слёзы. Лермонтов сочувственно похлопал его по плечу. Вскочил на ноги, отдавая приказ.
— Слушай меня, бойцы. Выступаем через пять минут. Воскобойников и Нуртдинов остаются с раненым. Вызовите «вертушку», дождётесь её и погрузите бойца. Затем догоните нас. Место следующего привала вам известно. Не найдёте там, идите к Чёртовой гряде. Мы вас дождёмся. Выполнять. Нет, стоп. Потапов, отрежь-ка пару хороших кусков мяса, пока оно испортиться не успело. От этой тушёнки пайковой меня уже воротит.
Иванов запротестовал:
— Не дам лошадь резать! Она мне жизнь спасла, а вы её на куски?! Не дам!
Взводный отреагировал не менее эмоционально:
— Молчать, салага! Мы на войне, а не в детском саду. Моим бойцам жрать надо как следует, чтобы силы были вот таких салабонов, как ты, из беды выручать. И таких подонков, как Селим, отправлять в ад. Да почаще. Не даст он резать… Давай, Потапов, действуй, чего стоишь столбом?
— Дайте нож, — неожиданно сказал Иванов.
Потапов молча протянул ему клинок. Солдат, не вставая на ноги, подполз к лошади и, примерившись, отрезал небольшую прядь гривы. Достал из-за пазухи солдатский медальон, открыл и убрал туда прядь. Воткнул нож рядом с лошадью, посмотрел на Лермонтова. Тот кивнул головой, коротко скомандовал, и разведгруппа растворилась в наступивших сумерках.
Милиционер тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Видимо, он долго простоял молча, не шевелясь, потому что Вовка удивлённо глядел на него, не решаясь уйти. Иван Иванович тихо произнёс: