Я слышал обрывок их разговора.
- Сыночек, - шептала тетя Матрена, - берегись, ради бога, и возвращайся скорее. А то как же нам без тебя?..
- Не печалься, мама, и не жди меня понапрасну. Может, я задержусь там, у своих, а вы с батей как-нибудь побудьте без меня. А потом я приду с Красной Армией...
Больше я ничего не слышал и потерял их во тьме. Я лежал не двигаясь. Потом тетя Матрена, возвращаясь, снова прошла мимо. Она крестилась и шептала: «Да будет воля твоя и царствие твое на земле...»
Когда шаги смолкли, невдалеке раздался свист. Я ответил. Васька подошел, сел рядом. Мы прислушались. Над степью стояла тишина. В городе внезапно, как дробь, простучали копыта казачьего разъезда, и снова стало тихо.
3
- Пойдем, - сказал Васька, вставая. - Надо проскочить незаметно. Если поймают, говори, что ты мой брат и мы идем к тете на рудник. А если не поверят и станут бить - нехай бьют, молчи! Теперь ты должен быть, как... он пошарил в траве и поднял камень, - как этот камень, видишь? Он не боится, и ты не бойся. Ну, будешь бояться?
- Нет.
- Пойди сам до водокачки.
Я нагнулся и поднял камень.
- Ты чего?
- Камень взял.
- Зачем?
- Вдруг собака встретится?
- Нет собак там, брось, - недовольно прошептал Васька.
Я бросил камень, и смелости во мне убавилось. Я вышел из палисадника, оглянулся по сторонам и с замиранием сердца пошел с горы. По бокам зияли черные ямы, и в каждой чудился шкуровец с выбитым зубом.
«Чего я боюсь? - мысленно спрашивал я себя и отвечал: - Ничего не боюсь. Здесь волков нету, а если встретится, я ему р-раз!..»
За водокачкой послышались голоса, и мне стало жутко. Я повернул было назад и столкнулся с Васькой. Он шел за мной.
- Давай говорить, будто мы ничего не знаем, - тихо подсказал Васька и весело заговорил: - Сейчас придем домой. Тетя Варя нам лепешек напечет. Ох и наедимся мы, правда?
- Ага! - ответил я так громко, что Васька толкнул меня в бок.
- Тише.
Стал накрапывать дождь. Над заводом в черном небе сверкали огненные сабли молний.
Шурша босыми ногами по траве, мы двигались почти на ощупь.
Вдруг во тьме кто-то зашевелился, послышался не то смех, не то пение. Потом удалось разобрать: кто-то негромко и гундосо бубнил себе под нос песенку:
Сама садик я садила,
Сама буду поливать...
Невдалеке раздались шаги, и грубый мужской голос спросил:
- Тимофей, ты куда махорку дел?
- В шинели махорка, - отозвался другой.
Минуту было тихо, лишь шуршала трава: кто-то прошел мимо, и мы услышали приглушенный разговор:
- У тебя тихо?
- Ничего не слыхать.
- Есаул не проверял?
- Нет еще.
Васька больно сжал мне локоть. Мы не дышали. Подождав минутку, Васька потянул меня за подол рубахи, и мы поползли.
Тишина была такой напряженной, точно все, что было в степи, прислушивалось к нам. И тогда неожиданно, как гром, прогремел в темноте испуганный голос:
- Стой, кто идет?
Мы не отвечали.
- Подымайся, стреляю.
- Это мы, - тихо сказал Васька, вставая.
Я увидел лохматую казачью папаху с белой кокардой.
- Кто такие, пропуск! - грозно спросил часовой, и сейчас же в стороне послышались легкие торопливые шаги.
- Куров, кто там?
- Пацаны, ваше благородие.
- Какие пацаны, откуда?
К нам бесшумно подошел офицер. В темноте я узнал фон Граффа.
- Мы к тете Варе на рудник, - пробормотал Васька. - Она больная лежит. Мы ей милостыню собирали.
- Какая тетя Варя? - выкрикнул офицер и приказал солдату: - Обыскать!
Солдат снял у Васьки суму и принялся шарить в ней.
- Куда идете? - спросил офицер.
- Я же говорю, на рудник к тете Варе. Мы братья-сироты, - жалобным голосом объяснял Васька.
- А вы знаете, что здесь позиция белой армии и ходить нельзя?
- Нет, - ответил Васька.
Солдат выпрямился и доложил:
- В сумке макуха, ваше благородие.
Офицер чем-то щелкнул, и яркий свет ослепил меня.
- Стоп, стоп... - проговорил фон Графф, присматриваясь к Ваське. Ну-ка, глянь сюда! - Офицер выпрямился. - Так-с... братья-сироты. К тете Варе... А не врешь, скотина? Я тебя где-то видел...
- Тетя больная, - доказывал Васька бедным голосом. - Мы ей макухи насобирали...
В ту же минуту невдалеке звякнули шпоры, и возле нас остановился еще кто-то.
- Что здесь происходит, господин есаул?
Фон Графф осветил фонариком подошедшего, и мы обмерли. Перед нами стоял Генька Шатохин, с саблей, в белых перчатках.
- К тете Варе на рудник идут, - объяснил фон Графф. - Да уж больно подозрительно.
Генька подошел к Ваське и поднял его голову за подбородок.
- Господин есаул! - испуганно вскричал кадет. - Это красные...
Кадет не успел договорить, Васька ударил его головой в живот, и он поскользнулся.
- Тикай! - крикнул мне Васька и метнулся в темноту.
Фон Графф схватил меня, но я рванулся изо всех сил.
- Огонь! - приказал офицер. - Стреляй!
Грянул выстрел. У меня похолодела спина. Я бежал за Васькой, перепрыгнул через какой-то ров, упал, снова поднялся. В это время за спиной холодно прозвучал второй выстрел, третий. Пуля пискнула над головой, а я все бежал, не видя, куда бегу и где Васька. Почему-то я слышал, как звенели в моем кармане гильзы от патронов.
Внезапно послышался всплеск. «Кальмиус», - мелькнуло у меня в голове, и я тут же провалился в холодную воду. Где-то позади грохотали выстрелы, слышался тяжелый топот ног. Страх толкал вперед.
- Ленька, где ты? - услышал я знакомый голос.
Я хотел ответить и не мог. На берегу невидимая рука схватила меня за рубашку и потащила к себе. Это был Васька. Он лежал в неглубокой яме.
- Пригнись.
Я пригнулся.
Шел дождь. Впереди тарахтел пулемет. Пули посвистывали и со стороны рудника.
- Плечо жгет, - корчась от боли, сказал Васька и, потянув, разорвал на себе рубашку. Она была мокрая от дождя, и на ней виднелись пятна крови.
Васька полежал, прислонив лицо к мокрой траве, и с трудом поднялся.
- Теперь идем, - сказал он. - Приказ надо передать. Идем скорей.
Вдруг позади раздались сразу два выстрела. Васька выгнулся, будто ему к спине приложили раскаленное железо. Шатаясь, он постоял мгновение и рухнул прямо на меня.
- Ты чего, Вась, Вася? - тормошил я, выбравшись из-под него.
Дыхание его стало частым и горячим.
Дождь ринулся сплошным потоком. Я лежал на мокрой траве, сжавшись в комок.
Со стороны деревни Семеновки подул ветер, и рубашка, прилипшая к телу, казалась ледяной. Пули свистели все реже. Васька хватался за траву, пытаясь ползти, но вырывал ее с корнями, не в силах тянуть отяжелевшее тело. Наконец он приподнял голову и повернул ко мне лицо с закрытыми глазами.
- Ты думаешь, я не встану? - неожиданно спросил он с обидой и злостью в голосе.
Ужас овладел мною. Я не знал, что делать, и заплакал. Теплые слезы текли у меня по щекам.
- Думаешь, не встану? - повторил он и встал, ища рукой опоры.
- Вася, - сказал я и взял его за горячую руку. - Я боюсь, Вася.
Опираясь на меня, он шатался на широко расставленных ногах.
- Идем, не бойся. У меня только в спине болит. Иди, я буду за тебя держаться. Ты теперь ничего не бойся. Приказ надо передать, а то наших побьют.
Он отстранил мою руку, сделал шаг вперед, но споткнулся и упал вниз лицом, повалив и меня.
- Чего ты? - спросил я. - А? - Но больше ничего не мог сказать. Соленый ком застрял в горле, и мне трудно стало дышать.
Васька лежал молча. Казалось, он что-то вспоминал и никак не мог вспомнить. Вдруг он спросил и так, что у меня мороз прошел по коже.
- Ты думаешь, я помру? - и повторил хрипло и тяжело: - Думаешь, помру, да?
Со страшным напряжением, опершись одной рукой на меня, он снова встал. Сделал два шага и опять упал.
Я склонился над ним. Васька не дышал.
Я никогда не видел человека, который бы не дышал.
И тогда я понял, что Васька умер, что я остался один на этом кургане, в этой большой степи, во всем мире...
Я почувствовал острую жалость к себе, и она хлынула горячим потоком слез.
Я вскочил и, плача, побежал к Пастуховскому руднику.
Дальше все проходило как во сне. Около домов кто-то гнался за мной и кричал: «Стой, стреляю!»
Потом меня привели к командиру Сиротке. На нем были красные галифе, на поясе висела шашка. Сиротка узнал меня, ласково обнял единственной рукой, и я долго рассказывал ему, как попал сюда и что случилось со мной и моим другом на берегу речки Кальмиус.
Когда я, всхлипывая, умолк, он попросил:
- Повторить приказ можешь?
Я повторил, что запомнил.
Откуда-то явился матрос Черновал, дядя Ваня и Абдулкин отец, дядя Хусейн. Сиротка сказал, что надо объявить тревогу.