– Вот дела, Пандора, которые ты должна сделать во время моего отсутствия, – резко и повелительно объявила тетя. – Не следует лениться, пока мы с дядей будем в Лондоне. Я желаю, чтобы к моему возвращению, в пятницу, все было бы исполнено.
– Постараюсь изо всех сил, тетя София.
– Позволь надеяться, что твое «изо всех сил» означает бо́льшую старательность, чем ты проявляешь обычно, – язвительно отрезала тетя.
Пандора взяла список, присела в поклоне и вышла. Затворив за собой дверь, она стремительно бросилась по коридору в маленькую гостиную. Однако вместо того, чтобы немедленно погрузиться в чтение списка неотложных дел, она подошла к окну и посмотрела на лучезарное солнце. Ее охватило радостное волнение: она свободна! Она будет свободна целых три дня от упреков, ворчания, суждений о том, какой образ жизни вели родители Пандоры, и критических замечаний относительно поведения и внешности племянницы.
«Но чем же мне заняться? Как провести свободное время?» – мысленно спросила она себя, хотя уже знала ответ: как только дядя и тетя уедут в Лондон, она сразу же отправится в Чарт – поговорить, пообщаться с деревенскими жителями, которые знали и любили ее родителей. Нет, она не заедет в свой бывший дом в пасторате: ей невыносимо грустно видеть чужих людей, живущих в доме, который она по-прежнему считала своим. Однако в Чарте есть и другие дома, и люди, которые будут рады с ней повидаться по той именно причине, что она – дочь своего отца.
В этот самый момент дверь соседней комнаты – кабинета дяди – отворилась, и кто-то вошел, а затем Пандора услышала голос тети Софии:
– Но прежде чем мы уедем, Огастес, ты должен приказать Пандоре не ездить в Чарт!
– А я как раз сейчас подумал о ней. Я не успел тебе сказать, но вчера, уезжая к своему отцу, Проспер Уизеридж просил меня передать Пандоре свой «особый», почтительный привет.
– Ты хочешь сказать, что у него появилось намерение просить ее руки? – недоверчиво переспросила миссис Стрэттон, словно услышала самую невероятную новость.
– Да, он сказал, что питает к Пандоре чрезвычайное расположение, но решил вначале сообщить об этом мне, чтобы заручиться согласием на брак, прежде чем известить о своих чувствах саму Пандору.
– Ну что же тут можно сказать! – саркастически заметила миссис Стрэттон. – Разве то, что ему бы следовало быть поумнее! Твоя племянница должна быть благодарна судьбе, раз такой порядочный человек желает вступить с ней в брак!
– Но Пандора еще очень молода, – задумчиво возразил епископ, – и надо бы ей еще подождать, прежде чем возлагать на себя бремя супружеских обязательств.
– Ей никогда не сделают лучшего предложения, – убежденно заявила миссис Стрэттон. – Конечно, у лорда Уитшоу, например, есть два неженатых старших сына, но ведь и Проспер Уизеридж носит сан «Достопочтенного», что имеет в данном случае немалое значение!
– Ну, я не хотел бы рассматривать этот вопрос только с точки зрения престижа!
– Почему же? – поспешно переспросила миссис Стрэттон и, помолчав, добавила: – Ну как можно тут колебаться?
– Я сказал, что обдумаю его просьбу и дам знать о своем решении, когда мы вернемся из Лондона.
– Ты должен сказать «да», Огастес, самое положительное и несомненное «да»! А для меня будет огромным облегчением сбыть Пандору с наших рук! Надеюсь только, что Проспер Уизеридж окажется достаточно решительным человеком, чтобы сломить ее врожденное упрямство и склонность к опрометчивым поступкам, которую она унаследовала от родственников по материнской линии. Нет-нет, Огастес, именно по материнской, а не по твоей!
Опять наступило молчание, а потом миссис Стрэттон вдруг встрепенулась:
– Да, вот еще что: я вспомнила, почему ты должен запретить Пандоре посещать Чарт, и особенно Чартхолл! Кажется, туда вернулся тот самый человек!
– Граф?
– Ну а кто же еще? Мне говорили, что Его Лордство явился в свое имение уже два дня назад, а тебе известно не меньше, чем мне, что это может означать!
– Да уж, действительно, мне это известно, – неохотно признал епископ.
– Он позорит и свою семью, и все общество! Да уже весь Линдчестер шокирован тем, что происходит в Чартхолле, и какие люди там бывают, и чем они занимаются! – В ее голосе прозвучали гнев и отвращение. – Мне об этом рассказала леди Хендерсон, – и миссис Стрэттон заговорила тише: – Например, о женщинах, которых граф приглашает, это проститутки и актрисы, и ни один порядочный мужчина не пожелает, чтобы его видели в обществе подобных созданий.
– Ну, леди Хендерсон, – возразил епископ, – не следовало бы пачкать свой язык даже упоминанием об этих отбросах общества и обитателях лондонской общественной клоаки! Надеюсь, Софи, ты не станешь поощрять тех, кто распространяет россказни о том, что делается в Чартхолле! Ты же знаешь, что такие слухи часто плод преувеличения и что они дурно влияют на тех, кто им внимает!
– Трудно преувеличить то, что говорят о графе! Ты просто обязан запретить Пандоре даже приближаться к его усадьбе.
– Я поговорю с ней, – обещал епископ, – и с Проспером Уизериджем тоже, когда он вернется из поездки, а это будет уже сегодня вечером. Не сомневаюсь, что он сумеет проследить за поведением Пандоры.
– Но чем меньше ему будет известно об ее родственниках, тем лучше! Ведь он может и передумать насчет брака с твоей племянницей, – пренебрежительно отозвалась миссис Стрэттон.
Весь этот разговор Пандора выслушала не шелохнувшись, затаив дыхание. Потом раздались тяжелые шаги дяди: наверное, он собирал деловые бумаги, после чего дверь кабинета отворилась и захлопнулась. У Пандоры появилось ощущение, что она вот-вот задохнется.
Проспер Уизеридж! Да можно ли вообще, хоть одно мгновение, желать подобного брака? Всего три месяца он служит при дяде, но то, какими глазами смотрит на нее, заставляет подумать: а смеет ли так смотреть на женщину тот, кто посвятил себя служению Богу?!
Пандора не сомневалась: тетя сумеет настоять на своем, и дядя даст согласие на это замужество! Ведь ей всего восемнадцать лет, она подопечная епископа, и по закону он распоряжается ее судьбой. Ее брак неминуем. Брак с отвратительным Проспером Уизериджем, о котором даже и думать противно!
– Но я не хочу выходить за него! – громко сказала Пандора. – Я просто не могу! Я ненавижу его! Есть в нем что-то противное, тошнотворное, и никогда прежде ни один мужчина не вызывал у меня такого отвращения!
– Я ненавижу этого Проспера Уизериджа, – повторила Пандора и опять вздрогнула, вспомнив его взгляд и противное, липкое прикосновение руки. Епископский дворец казался ей настоящей тюрьмой, но если она покинет его и выйдет замуж за Проспера Уизериджа, то лишь поменяет бо́льшую тюрьму на меньшую, еще более скверную, из которой никогда-никогда не вырваться!