Абигайль открыла глаза, сдернула с плеч мужа подтяжки и принялась расстегивать пуговицы.
– Ради всего святого, перестань на меня таращиться и уложи поскорее в постель.
При слове «постель» мысли Уоллингфорда улетучились. Он накрыл губы Абигайль своими, и они вместе попятились к кровати, смеясь, путаясь в разбросанной по полу одежде и страстно целуясь. Они упали на кровать, и разгоряченный жезл Уоллингфорда коснулся живота жены.
– О Боже, – пробормотал он сквозь череду поцелуев, не слыша собственного голоса из-за шума в ушах.
– Пожалуйста! Скорее! – выдохнула Абигайль.
Уоллингфорд тихо засмеялся.
– Уже? Я думал, ты захочешь, чтобы я…
– Немедленно!
Что ж, нельзя разочаровывать собственную жену. Уоллингфорд приподнялся на локтях. Рука Абигайль обхватила его жезл и направила в себя.
Уоллингфорд судорожно втянул носом воздух – она была такой горячей, такой влажной.
– А ты уверена, что тебе уже… можно? – процедил он сквозь стиснутые зубы.
– Господи, да!
Он подался вперед и погрузился в разгоряченные глубины.
– Уоллингфорд, Боже мой! – пропела Абигайль.
Прошел целый год с тех пор, как он в последний раз лежал в постели с женой. Целый год с тех пор, как он чувствовал под собой ее податливое тело, шелковистую кожу, мягкие груди и обнимающие талию ноги. Абигайль вздохнула, и он вновь подался вперед, изо всех сил стараясь сдерживаться, глядя в полуприкрытые глаза жены и наслаждаясь срывающимися с ее губ криками.
– Каждую ночь, – прошептал он, – я мечтал об этом. Каждую ночь думал о тебе. Только о тебе, моя любимая.
Абигайль отчаянно застонала, и Уоллингфорд задвигался быстрее.
– Только о тебе. О моей жене. О моей любви.
– Твоя, – выдохнула Абигайль, с готовностью приподнимая бедра навстречу движениям мужа.
– Ты, Абигайль, только ты.
Напряжение нарастало. Уоллингфорд видел это и продолжал двигаться мощно и ритмично, не жалея ни себя, ни ее. Ногти Абигайль впились в его талию, и боль от этого смешалась с растущим в низу живота наслаждением. Усилием воли Уоллингфорд оттягивал развязку.
– Ты, – произнес он снова.
Абигайль выгнулась, закричала, и он наконец-то смог позволить себе освободиться, сотрясаемый сладостными спазмами. В ушах раздался рев, и только когда, дрожа, упал на жену, он понял, что это его собственный крик.
– Добро пожаловать домой, – прерывисто прошептала Абигайль.
Уоллингфорд не мог пошевелиться. Открыл глаза и закрыл их снова. Хотел сказать, как хорошо оказаться дома, но смог произнести лишь последнее слово.
– Дома, – простонал он.
Пальцы жены пробежались по его спине, точно крылья бабочки.
– Ты похудел. Стал твердым как камень.
Уоллингфорд повернул голову, в то время как его сердце билось в унисон с сердцем жены.
– А ты, наоборот, поправилась. Стала круглее и очаровательнее. – Он пошевелился и положил руку на грудь жены.
– Ты не возражаешь?
– Возражаю? – Уоллингфорд поднял голову и заметил, что в больших глазах Абигайль плескалось беспокойство. – Возражаю? Только посмотри на себя: я оставил тебя девушкой, а теперь ты стала женщиной! Налилась и превратилась в совершенство. Ты мать моего ребенка. – Голос Уоллингфорда сорвался на последнем слове. Он осторожно вышел из жены и крепко прижал ее к себе.
Абигайль уткнулась головой в его грудь. Как же восхитительно, как роскошно было ощущать ее шелковистые волосы на своей обнаженной коже!
– Как жаль, что тебя не было здесь, когда он родился, – прошептала Абигайль. – Финн хотел уже сесть на коня и поехать разыскивать тебе в степи. Но я сказала ему… сказала ему…
– Что, любимая?
– Что у нас с тобой будет еще много времени, когда ты вернешься. Новорожденные только едят и спят. А потом, Бог даст, у нас будут еще дети.
Уоллингфорд погладил волосы жены, посеребренные лунным светом, чувствуя себя бесконечно счастливым.
– Ты в меня поверила.
– Поверила. Я знаю, какой ты сильный и настоящий. Но в те ужасные часы… – Абигайль замолчала, и Уоллингфорд стал гладить ее по спине. Шум вечеринки начал утихать. Музыканты зачехлили свои инструменты, а гости разбились на парочки и отправились в сад. Спина Абигайль поднялась, а потом опустилась под рукой Уоллингфорда. – В те ужасные часы, когда я чувствовала себя невероятно одинокой и ощущала, как толкается у меня в животе наш ребенок, я так нуждалась в тебе, что было трудно дышать… – Она вновь замолчала.
Слезы катились по щекам Уоллингфорда и терялись в волосах Абигайль. Он хотел что-нибудь сказать, как-то ее утешить, но не мог произнести ни слова.
– Я вспоминала твое лицо, твои глаза, слова твоей клятвы там, в Сиене, – прошептала она. – И сказала себе, что Уоллингфорд никогда не нарушит данного им слова.
Уоллингфорд поцеловал волосы жены в том месте, где на них падали его слезы, и наконец сказал:
– Я никогда не нарушу слова.
– Мм… – Абигайль собственнически закинула на него ногу.
– Знаешь, я страшно уставал, – сказал Уоллингфорд уже более беззаботно. – Выяснилось, что зарабатывать на хлеб чертовски тяжело. Например, убирать урожай от зари до захода солнца. А еще я дубил кожу в течение целого месяца. Это было в Польше. Не знаю, о чем я думал, ведь едва не лишился собственной кожи.
Абигайль улыбнулась:
– Оно того стоило?
– Да. Я привез тебе пару отличных перчаток. Они где-то в саквояже.
– Займись со мной любовью снова, – попросила Абигайль и обняла его за шею.
Уоллингфорд засмеялся:
– Опять? Я тебя не удовлетворил?
– Вообще-то через несколько часов Артур вновь захочет есть, а мне нужно будет перед этим немного поспать. Так что либо сейчас, либо уже утром.
– Тогда отдыхай, дорогая. Поспи. А я принесу его тебе, когда он проснется.
– Но я хочу тебя.
Уоллингфорд снова засмеялся:
– И я тебя хочу. У нас впереди целая жизнь. А сейчас тебе необходимо отдохнуть.
– Тебе тоже. – Абигайль уютно устроилась на груди у мужа.
– Мне тоже. – Уоллингфорд потянулся за одеялом и укрыл их обоих. Влажная кожа Абигайль прилипла к его коже, а ее пот смешался с его потом. – Следующей у нас родится дочь, – мечтательно произнес герцог.
Абигайль фыркнула:
– Ты не знаешь, что делать с дочерью.
– Конечно, знаю. Запереть ее на ключ и принимать посетителей только под строгим надзором. И никаких герцогов – это основное требование.
– Совершенно с тобой согласна. Эти герцоги – ужасные люди.