Венеция прикусила нижнюю губу. Вина за их неспособность произвести на свет ребенка могла в такой же степени лежать и на Тони, но он отказывался даже рассматривать подобную возможность.
— Но тебе будет приятно узнать, что твоя внешность не совсем бесполезна. Говард согласился присоединиться к моему железнодорожному проекту. Полагаю, он сделал это в надежде, что ему представится случай соблазнить тебя, — сказал он.
Наконец она посмотрела на него. Резкость голоса отразилась на лице Тони, придав некогда обаятельным чертам жесткое выражение. Во время ухаживания она находила его необыкновенно привлекательным: забавным, умным, полным жизни. Неужели он так изменился, или она была ослеплена любовью?
И потом, если Тони презирает Говарда за желание, которое тот испытывает к ней, зачем втягивать его в их жизнь еще глубже? Они не нуждаются в железнодорожном проекте. Как и в любом другом источнике недовольства.
— Ты собираешься изменить мне? — вдруг спросил Тони.
— Нет, — отозвалась она, ощущая невыносимую усталость. Его презрение и отчужденность стали почти постоянными спутниками их брака. Порой казалось, что единственное, что его волнует, это ее супружеская верность.
— Отлично. Учитывая, во что ты меня превратила, оставаться верной — это самое меньшее, что ты можешь сделать для меня.
— А во что я тебя превратила? — Может, она и не образец для подражания, но она старалась быть хорошей женой. Заботилась о его удобствах, не сорила деньгами и не поощряла мужчин, подобных Говарду.
Голос Тони был пронизан горечью.
— Не задавай бессмысленных вопросов.
Венеция снова повернулась к окну. Тротуары почти скрылись под множеством черных зонтиков. Даже в карете ощущалась прохлада. Похоже, осень в этом году будет ранней.
Вскоре после этого события Кристиан закончил последний семестр в Харроу и отправился изучать естественные науки в Кембридж. Летом, по окончании второго курса в Тринити-Колледже, он принял участие в раскопках в Германии. На обратном пути в Алджернон-Хаус он заехал в Лондон, чтобы ознакомиться с новыми поступлениями морских окаменелостей[1] в отделение естественной истории Британского музея.
Дискуссия, вызванная новыми экспонатами, оказалась настолько увлекательной, что Кристиан принял приглашение отобедать с куратором музея и его коллегами. После обеда, вместо того чтобы сразу направиться в свою городскую резиденцию — где сохранялся небольшой штат слуг на тот случай, если он приедет — он решил провести час в своем клубе. Сезон закончился, светское общество разъехалось из Лондона, и можно было надеяться, что его не слишком побеспокоят.
В клубе и вправду было немноголюдно. Кристиан расположился в библиотеке с бокалом бренди и свежим номером «Таймс».
Днем было проще. Его время было заполнено учебой, управлением поместьем и общением с друзьями. Но по ночам, когда мир затихал и он оставался наедине с самим собой, мысли слишком часто обращались к даме, которая похитила его сердце, даже не взглянув на него.
Она снилась ему. Порой эти сны были пугающе яркими, она лежала под ним, гибкая и обнаженная, нашептывая ему на ухо сладострастные слова. В других случаях она держалась на расстоянии, маня его издали, а он не мог двинуться с места, обратившись в мраморную статую. Он кричал и рвался из своего каменного плена, но она ничего не видела и не слышала, такая же равнодушная, как и прекрасная.
В библиотеку кто-то вошел. Кристиан сразу узнал посетителя. Это был Энтони Таунсенд, ее муж.
Последние годы стали для Кристиана настоящим учебником по уязвимым сторонам человеческой натуры. До встречи с миссис Таунсенд он не испытывал зависти, грусти и отчаяния. А также чувства вины, охватившего его сейчас при виде Таунсенда.
Кристиан никогда не желал этому типу зла и вообще воспринимал его исключительно как досадное, но неодолимое препятствие. Однако в своем сознании он бессчетное число раз спал с его женой. И, случись что-нибудь с Таунсендом, Кристиан оказался бы первым в списке желающих быть представленными вдове.
Этого было достаточно, чтобы Кристиан допил свой бренди, отложил газету, которую не успел даже раскрыть, и поднялся, собираясь уйти.
— Я вас видел раньше, — сказал Таунсенд.
После секундной заминки, вызванной удивлением, Кристиан холодно отозвался:
— Не припомню, чтобы мы встречались.
Он не разделял высокомерия своих высокородных предков, но мог быть столь же неприступным, как любой де Монфор, когда-либо живший на свете.
Таунсенд, однако, не выглядел обескураженным.
— Я не говорил, что мы встречались, но ваше лицо мне знакомо. Ах, да. Это было на крикетном матче пару лет назад. Вы были в полосатой кепке Харроу и пялились на мою жену.
Черты Кристиана, отражавшиеся в оконном стекле на фоне темной улицы, потрясенно застыли, словно он смотрел прямо в лицо Медузы-Горгоны.
— Я не помню, как выглядят мои горничные, но помню лица всех джентльменов, которые пускают слюни при виде моей жены. — В голосе Таунсенда прозвучало странное безразличие, словно ему же было все равно.
Лицо Кристиана загорелось, но он промолчал. Как ни вульгарно говорить о собственной жене в подобном тоне, делая намеки на толпы воздыхателей, которые ее домогаются, Таунсенд не вышел за рамки дозволенного.
— Вы напоминаете мне кого-то, — продолжил Таунсенд. — Вы случайно не родственник покойного Лексингтона?
Интересно, станет ли Таунсенд порочить его имя перед своей женой, если он признается?
— Покойный герцог был моим отцом, — сказал Кристиан, глядя на свое отражение в стекле.
— Да, конечно. Значит, вы — Лексингтон. Она будет в восторге, узнав, что персона, обладающая столь высоким статусом, считает ее завидной наградой. — Таунсенд издал сухой, лишенный веселья смешок. — Возможно, ваше желание еще исполнится, ваша светлость. Но советую дважды подумать. Если не хотите закончить так же, как я.
На этот раз Кристиан не смог сдержать своего презрения.
— Обсуждая свою жену с посторонними? Едва ли.
— Я тоже не думал, что способен на это. — Таунсенд пожал плечами. — Прошу прощения, сэр, что задержал вас своим нытьем, недостойным джентльмена.
Он поклонился. Кристиан коротко кивнул в ответ.
И только на следующее утро он задался вопросом, что имел в виду Таунсенд, когда сказал: «возможно, ваше желание еще исполнится».
Через неделю в газете появился некролог. Таунсенд отправился в мир иной. Потрясенный, Кристиан навел справки и узнал, что Таунсенд находился на грани банкротства. Более того, он задолжал крупные суммы ювелирам, как в Лондоне, так и на континенте. Неужели он влез в эти долги, чтобы его жена была довольна и не поглядывала в сторону чересчур пылких поклонников, готовых осыпать ее щедрыми дарами за милости?