Ознакомительный фрагмент
Для понимания воззрений Сталина важен высказанный попутно в той же работе и остававшийся неизменным, четко и ясно сформулированный его подход к решению всех без исключения проблем — «конкретно-исторические условия»[4]. Именно они, а не чье-либо авторитетное высказывание, официальные догмы и теории стали для Сталина основными. Они, а не что-либо иное, объясняют его приверженность поли тике такого же, как и он сам, прагматика Ленина, объясняют его собственные колебания и переломы, готовность под воздействием реальных условий, ничуть не смущаясь, отказаться от ранее высказанных предложений и настаивать на иных, подчас диаметрально противоположных.
Назначенный сразу после революции 1917 г. наркомом по делам национальностей, Сталин отнюдь не стал торопиться защищать права больших и малых народов России, оказавшись приверженцем того административно-территориального устройства РСФСР, которое явилось максималистской формой его собственных представлений. Сталин вошел в число защитников образования РСФСР в границах бывшей империи, но без Финляндии и Польши, не из национальных, а из территориальных единиц — областей. Те же слагались из нескольких уже бывших губерний, исторически и экономически связанных между собой. Именно эта структура, вместе с единой в тех же границах РКП(б), и противостояла вплоть до конца 1918 г. сепаратистским силам, которые привели к распаду страны, начавшемуся с заявления в конце 1916 г. Литвы, оккупированной германскими войсками, о «независимости». Распад страны завершился к концу 1918 г. опять же формальным объявлением — ибо оно также делалось в условиях оккупации — об отделении от России Эстонии, Латвии, Белоруссии, Украины, Азербайджана, Армении и Грузии.
Под давлением неумолимой действительности Сталину пришлось согласиться с тем, что национализм оказался не просто живучим, но и более сильным чувством, нежели классовая солидарность. А это, в свою очередь, заставило признать как альтернативу независимости буржуазной суверенитет советских, но вместе с тем и национальных республик, согласиться с выделением юридически равных РСФСР трех прибалтийских, Белорусской и Украинской. Мало того, пришлось заявить о признании национально-государственных автономий и в составе РСФСР. В марте 1919 г. — Башкирской, в следующем году — Татарской и Киргизской (Казахской). Правда, как наивно полагал Ленин, временно, только до появления там своего пролетариата, который якобы непременно откажется от такой формы существования.
Происходившее не изменило воззрений Сталина. Он даже еще более утвердился в них. В статье «Политика советской власти по национальному вопросу в России», опубликованной в октябре 1920 г., он выразил — как основное обоснование своих взглядов — неуверенность в скорой победе мировой революции. И потому выступил против прямо связанной с нею, тогда широко распространенной теории о начавшемся отмирании государства, теории, вроде бы подтверждавшейся практикой «военного коммунизма».
Сталин предложил принципиально иное видение внутренней политики — необходимость укрепления государства, усиление его институтов. Стержневую же основу для этого в многонациональной РСФСР, только что испытавшей воздействие сепаратистских сил, он видел в унитарности либо предельном приближении к ней. Пока, в конкретных условиях, — в жесткой взаимосвязи, взаимоподдержке центра и национальных окраин. Пояснил, что именно такой, не на словах, а в действительности проводившейся политикой и следует объяснять победу большевиков в гражданской войне. Сталин вновь, хотя и в несколько откорректированном виде, выдвинул прежнее предложение: «Требование отделения окраин от России… должно быть исключено»[5].
Не опасаясь негативной реакции, Сталин утверждал: речь идет здесь не о правах наций, которые неоспоримы, а об интересах народных масс как центра, так и окраин. Под последними же он подразумевал не Башкирию или Татарию, а «так называемые независимые государства» — Грузию, Армению, Польшу, Финляндию и другие». Словом, те страны, прежде входившие в состав империи, в которых к осени 1920 г. пока еще не удалось установить советскую власть. Более того, он твердо заявил, что «требование отделения окраин на данной стадии револю ции глубоко контрреволюционно», взамен суверенности соглашаясь, как и семь лет назад, на прямо противоположное. «Остается, — приходил к заключению Сталин, — областная автономия окраин, отличающихся особым бытом и национальным составом, как единственно целесообразная форма союза между центром и окраинами, автономия, долженствующая связать окраины России с центром узами федеративной связи»[6].
Саму автономию — вынужденное отступление от унитаризма, остававшегося для него конечной целью, Сталин считал необходимой лишь ради решения промежуточной задачи — ликвидации существенных различий, если не сказать разрыва, в культурном, политическом и экономическом уровнях развития различных регионов страны. Он отводил автономии не самодовлеющую, а чисто служебную роль, признавал использование национальных языков для «школ, суда, администрации» как единственно пока возможное средство «постоянного вовлечения… масс в русло советского развития»[7].
Именно эти, не скрываемые ни от кого взгляды и убеждения вызвали появление осенью 1922 г., с началом обсуждения формы создаваемого СССР, сталинского плана автономизации. Сталин решительно отстаивал его в схватке с товарищами по партийному руководству, потерпев сокрушительное поражение в немалой степени и из-за того, что Ленин занял прямо противоположную позицию. Сталин вынужден был признать, что обстоятельства сильнее его, что он в данном вопросе изрядно поторопился, забежал далеко вперед. Пришлось согласиться на чуждый ему план и даже оберегать его, осознавая силу национализма.
В конце 1922 г. Сталин вынужден был смириться и отступить еще и потому, что тогда же оказался вовлеченным в более серьезную борьбу за лидерство внутри узкого руководства[8], порожденную тяжелым заболеванием Ленина и его фактическим уходом из политической жизни.
Зиновьев вместе со своим верным союзником Каменевым не без оснований опасался возвышения Троцкого. В силу своего старого и вполне заслуженного авторитета в партии, необычайно широкой популярности, приобретенной за годы гражданской войны, да еще и благодаря очевидной близости к Ленину в последние месяцы, с которым он солидарно выступал по многим вопросам, Лев Давидович мог законно и естественно занять место единоличного лидера партии и страны.
Потому-то Зиновьеву и потребовалось привлечь на свою сторону Сталина, почти никому тогда не известную политическую фигуру, предварительно серьезнейшим образом усилив его роль и полномочия. Выдвинув его в апреле 1922 г. на тогда же созданный пост генерального секретаря ЦК РКП(б), Зиновьев, видимо, был уверен, что тем самым подчинит себе не столько Сталина, сколько партию, формально одну из секций возглавляемого им Коминтерна.
Сталин принял предложение Зиновьева и вошел в «тройку», новое узкое руководство. Однако стал использовать свое новое положение не только для оттеснения Троцкого, а и для превращения партии в надежную скрепу только что созданного СССР, весьма непрочного, более всего напоминавшего конфедерацию. Сталин, без сомнения, понимал, что страна в первую очередь нуждается в восстановлении промышленности, сельского хозяйства и транспорта, пришедших в полный упадок за годы мировой и гражданской войн. И пока разруха не ликвидирована, можно, но лишь временно, не опасаться за целостность СССР. В отличие от Троцкого и Зиновьева Сталин сумел осознать уже тогда и потенциально огромную роль Объединенного государственного политического управления (ОГПУ), третьей по значимости общесоюзной структуры после партии и армии, и стал использовать ее, опираясь на идейную близость с Дзержинским. Так они вместе добились уже в августе 1922 г. запрещения свободного доступа Троцкого в Горки к Ленину, ограничив их общение только письмами.
…Смерть Ленина ускорила процесс, шедший уже почти два года. «Тройке» удалось провести на пост председателя СНК СССР Рыкова, не имевшего определенной, твердой позиции, хотя и находившегося на правом фланге партии. Спустя полгода ввели в ПБ Бухарина, с 1917 г. редактора «Правды», а с апреля 1924-го еще и нового теоретического органа, журнала «Большевик», — человека, также стоявшего тогда на правых позициях и потому противника закрепления Троцкого в роли преемника Ленина.
Только шесть месяцев спустя, в январе 1925 г., «тройка», уже обеспечив большинство в ПБ и ЦК, сумела выполнить первую часть своих замыслов: снять Троцкого с поста председателя РВС СССР — наркома по военным и морским делам, чем обезопасила себя от ни на чем не основанных опасений возможных его бонапартистских поползновений.