- Погоди, побудь еще со мною.
Она покорно присела с ним рядом. Павел поцеловал ее, провел рукой по ее животу.
- Ты любишь меня? - спросил он.
Прямо над их головами села на дерево кукушка, крикнула один раз свое "ку" и, словно испугавшись чего-то, улетела.
- Почему ты молчишь? - снова спросил он.
- Да, - тихо ответила она.
Он прижал ее к себе, умоляюще сказал:
- Только ты не сердись. ладно?..
Он не ласкал ее, а насиловал - грубо, жестоко, по-звериному бесстыдно, изо рта у него нехорошо пахло, и, отдаваясь ему, Татьяна - почти равнодушная, сдерживая крик девической боли, отвернулась в сторону, припав щекою к влажной земле. Глаза ее были широко раскрыты, словно от удивления, что все это так просто и совсем не так, как она ожидала.
Маленькая золотистая букашка взбиралась вверх по тонкой былинке, и Татьяна следила за этой букашкой, которая ползла все выше и выше.
Удар по лицу оглушил ее. Вправляя грязную рубаху, Павел злобно выругался:
- Ты куда смотришь, стерва? Что я тебе, скажи, противен, да? Или уже с другими намусолилась?..
Крепко стиснув оголенные ноги, Татьяна заплакала, закрывая лицо ладонями. Тогда он упал на траву рядом с нею, отрывая ее руки от лица, умоляя:
- Прости же меня, прости. пожалей меня, Танюшка, дорогая. ведь ты видишь, как мне тяжело. Озверел я тут, прости. Вот, погоди, пусть только придут немцы, и тогда. вот тогда.
Когда Татьяна выбралась из леса и переходила мост, в кювете возле дороги она увидела труп человека. Он лежал уткнувшись лицом в мох, и что-то очень знакомое почудилось девушке в его затылке с глубокой ложбинкой, в этих руках, обхвативших простреленную голову. Подойдя ближе, она, преодолев страх, перевернула мертвеца лицом кверху: это был лейтенант Володя, фамилии которого она так и не узнала.
На крыльце ее дома незнакомый солдат в шелковой рубашке, поставив ногу на резные перила крыльца, чистил сапог. Увидав подходившую Татьяну, он сверкнул ей зубами и, подбросив в руке щетку, весело сказал:
- Русс девуш, хорош девуш. Я тебя любить.
И началась новая, совсем непонятная жизнь. Мать плакала по углам, ничего не ела почти и не давала есть дочери:
- Еще, погоди, натерпимся, - шептала она и по ночам варила всего четыре картофелины: две - для себя, две - для Татьяны.
Немцы поселились за стенкой: крепкие зубастые парни с часами на руках, они играли на губных гармошках, каждое утро брились, заставляли Татьяну варить для них обеды из консервов. Девушка поначалу боялась, что они будут обижать ее, издеваться и грубить, и потому она нарочно ходила непричесанной, в старом своем платье. Только иногда в ожидании обеда немцы приходили к ней на кухню, заглядывали в кастрюлю, пробовали еду, просили прибавить то соли, то масла. А тот самый солдат, что чистил сапоги при их первой встрече, улыбаясь Татьяне, хлопал в ладоши и часто пел по-немецки:
Суп готовишь, фрейлин Штейн,
Дай мне ложку, фрейлин Штейн,
Очень вкусно, фрейлин Штейн,
Суп готовишь, фрейлин Штейн.
Прошло несколько дней, как Татьяна не видела Павла, но она думала о нем постоянно. Думала, как тогда, еще в девичестве, когда он писал ей влюбленные письма, а она читала их и была счастлива. И чем больше она о нем вспоминала, тем страшнее ей становилось при мысли, что сейчас где-то в лесу бродит в зарослях волчьих ягод одичавший человек, который ей был когда-то близок и дорог.
В один из вечеров немцы пришли домой возбужденные и шумливые. Оказалось, что завтра им надо идти прочесывать лес, в котором появились партизаны. Они долго чистили свое оружие, сушили сапоги, ходили получать в комендатуру гранаты и автоматные диски.
Татьяна слышала, как они щелкали затворами, считали патроны, о чем-то спорили, потом вынесли свое оружие в сени, составили его в порядке и, наконец, улеглись спать. В эту ночь она не заснула совсем, а когда стало едва светать, она встала и вышла в сени.
Начищенное и смазанное оружие стояло в ровном ряду, прислоненное к стене. Татьяна взяла один карабин, стоявший с краю, вскинула его к плечу. Приклад удобно вдавился в девичье плечо, и, постояв немного в темных сенях, Татьяна тихо вышла во двор.
Удивительно, как ей казалось тогда самой, что она не боялась в этот раз покидать поселок, она даже ни разу не оглянулась назад и остановилась только один раз - над трупом лейтенанта Володи.
Вставало солнце, просыпались птицы; он лежал в прежней позе, охватив окостеневшими руками коротко остриженную голову, раскинув ноги в широких галифе, но сапог на нем уже не было - кто-то снял.
Вскинув карабин на плечо, Татьяна перешла мост и вошла в чащу леса. Серебристая изморозь лежала на поблекших травах, тонконогий кулик, присвистывая печально, перебежал с кочки на кочку. Солнечные лучи, коснувшись золотистых стволов сосен, наполнили их луговыми отсветами. Ноги девушки скользили в промерзлой хвое.
Они встретились неожиданно, и лесной ручей, наполненный черной водою, разделял их на этот раз. Увидев ее, Павел устало сел на пень, тихо спросил:
- Скажи, неужели и сейчас не пришли?
- Нет, - ответила она, скидывая с плеча карабин. - Не пришли сейчас и никогда не придут. прощай!
Карабин наотмашь взлетел кверху, и три гулких выстрела подряд раскололи чуткую утреннюю тишину. Дезертир как-то боком присел на траву и свалился головою в ручей. Черная вода подхватила его длинные волосы и вытянула их по течению.
Татьяна уходила все дальше. Карабин она держала в руке, как солдат, готовый к бою, и с расступавшихся перед нею ломких ветвей осыпались к ногам ярко пламеневшие ягоды.
Был 1941 год.
Как раз начало моей юности.