- Если сон, на другой бок перевернись, батя, - с усмешкой сказал он и выключил свет.
- Ну вот... - вздохнул облегченно Федор, лег. - Мелешь ты чего зря... А насчет колхоза больше чтоб не слышал я...
Говорил Федор неожиданно спокойно, без злости, но Анна не слушала. Правая грудь ее больно ныла и, казалось, распухла. Она поглаживала ладонью эту грудь и думала, что это не волна от Федорова голоса опрокинула ее, это он, Федор, ткнул ей в грудь тяжелым кулаком.
Анне было очень обидно, и она тихонько, беззвучно плакала.
* * * *
Как сын Демьяна Инютина Кирюшка с самого детства среди прочих деревенских девчонок выделял Анфису, так Иван Савельев отличал от других, всячески опекал и защищал Анну Кафтанову. Анна платила ему такой же доверчивой дружбой.
Едва дочь подросла, Кафтанов вздумал отдать ее в Новониколаевскую гимназию. За месяц до ее отъезда Иван сделался грустным, молчаливым, а когда запряженная парой рослых жеребцов крытая бричка увозила ее из Михайловки, Иван стоял за плетнем, смотрел на Анну такими тоскливыми глазами, что она не выдержала, соскочила с брички, подбежала к нему.
- Ты чего это?! Я же приеду на следующее лето.
- Нет... Теперь ты городская будешь. Ученая...
- Чудак... Вот... - И неожиданно для самой себя она перегнулась через плетень и поцеловала Ивана в горячий лоб. Лицо его мгновенно взялось сильным огнем, даже, казалось, уши засветились от прихлынувшей крови.
Поцелуй ее был чистый и детский, он означал знак благодарности за ребячью дружбу и верность. Однако на следующее лето, когда она приехала на каникулы, Иван вел себя с ней как-то неловко, неуклюже, часто краснел без причины, заставлял краснеть и ее. Он чего-то ждал от нее, она видела это, ей было тоже неловко, а главное - неприятно.
В четырнадцатом году померла мать Анны. Померла она не своей смертью задавилась на сыромятном ремне. В то лето Анна не могла найти себе места, обезумела от той суматохи, криков и причитаний каких-то женщин во время похорон, а потом до самого отъезда в город старалась уединиться, бродила по полям, по лесу, по берегу Громотухи. Часто ее сопровождал Иван.
- Ну что, что ты за мной ходишь все?! - с ненавистью крикнула она однажды, но тут же схватила его за руку, уткнулась лицом ему в плечо.
- Не надо плакать. Чего теперь... - Он погладил ее плечо.
- Почему, почему это она? Зачем?
- Федька мне сказывал - из-за отца она твоего. Будто он с бабами там, на заимке...
Сбиваясь и краснея, Иван рассказал, что знал.
- Врешь, врешь! - закричала она, вскакивая. - Врете вы с Федькой вашим! Не может он, отец, так... - Но, успокоившись, сказала: - Я должна сама поглядеть, как он там, отец, на заимке. Понял? Ты это придумай, как увидеть. У Федьки своего спроси.
- Да как я? Федька с отцом который год безвылазно в тайге живут, деготь гонют.
- Не знаю. Придумай - и все.
И однажды он повел ее на Огневские ключи.
К заимке подошли уже в темноте, голодные, смертельно уставшие. Долго стояли за деревьями, глядя на ярко освещенные окна дома, из которого неслись пьяные крики, песни, женский визг.
- Вот, - сказал Иван. - Вот видишь...
Анна стояла, держась за дерево, потом оттолкнулась от него, подошла к освещенному окну, заглянула в комнату. И в ту же секунду будто кто саданул кулаком ей в лицо, голова ее мотнулась назад. Зажав лицо руками, она попятилась, чуть не падая на спину.
Иван увел ее в лес, там они сели в высокую траву. Анна опять лежала у него на коленях и, сильно вздрагивая, глухо, тяжело рыдала.
Ивану шел тогда пятнадцатый год, он тайком от матери начал покуривать и, решив свернуть папироску, полез в карман за табаком, брякнул спичками. Анна тотчас вскинула голову, волосы ее чуть растрепались, в глазах отражался лунный свет, и они тускло блестели.
- Дай мне спички! - вдруг потребовала она и, не успел Иван опомниться, вырвала у него коробок, зажала в кулаке, медленно двинулась к дому.
- Анна, Анна...
- Ну?! - воскликнула она, остановилась. - Айда, поможешь окна и двери чем-нибудь подпереть, сеном обложить...
В несколько прыжков Иван очутился возле Анны, грубо схватил ее за руку, разжал пальцы, отобрал спичечный коробок и швырнул в кусты.
- Что придумала?! Одумайся...
- А ты... ты! - Она отступила на шаг, размахнулась, ударила его по щеке. Ищи спички! - И опять ударила. - Ищи! Ищи...
Она хлестала его по щекам сильно и больно, не жалея. Иван не сопротивлялся, только отступал...
...В Михайловку шли тихо, молча, Анна - впереди, Иван - сзади, за всю дорогу не сказав ни слова.
На другой день Анна заметалась в горячке.
Проболела она две недели, а на третью в домишко Савельевых пришел Инютин Демьян.
- Анна тебя велела позвать, - сказал он, криво усмехаясь в лисью бороду. Ступай.
Входя в дом Кафтанова, Иван услышал сквозь тонкую дверь из другой комнаты голос самого хозяина:
- Это что за прималынды у тебя такие? Зачем Савельев Иван тебе? Будет, что ребятней хороводились.
- Мое дело, - отвечала Анна. - Он товарищ мой.
- Да ты соображай! Ты вон баба почти, а он мужик.
- Мое дело, сказала! Захочу - и замуж за него пойду.
- Чего, чего?! Я те ноги-то выдерну да к плечам и приставлю:
Но в это время Инютин застучал деревяшкой по полу, голоса стихли. Кафтанов вышел из комнаты, перерезал Ивана взглядом, но ничего не сказал.
Анна лежала на кровати бледная, худая.
- Никому не говорил... что мы на заимку ходили?
- Нет.
- И не говори... А тебе спасибо, что спички отобрал. Прости меня, Ваня, что я там нахлестала тебя.
Потом она задала вопрос, который он никак не ожидал:
- А про старшего брата, Антона, известно что про него?
- Нет, ничего не знаем.
Помолчав, задала еще один странный вопрос:
- А у Федьки остался шрам от шашки-то, которой его к скале Инютин тогда притыкал?
- Какой шрам! Все зажило без следа.
Поговорили еще немного о разных пустяках, а у Ивана все звенело в ушах: "Захочу - и замуж за него пойду... Захочу - и замуж за него пойду..."
Когда Иван выходил из усадьбы, Кафтанов, стоявший возле только что отстроенной, новой завозни, опять ободрал его глазами и опять ничего не сказал.
Осенью Анна уехала в Новониколаевск. Иван пришел проводить ее. Не стесняясь отца, Анна взяла Ивана за обе руки.
- До свиданья, до свиданья...
Она, может, и еще что-нибудь сказала бы, но рядом стоял отец, прижмуриваясь, как кот, глядел на них. А когда Анна уехала, Кафтанов спросил, все так же щуря глаза:
- Ну-ка, ответствуй, Ваньша, в женихи, что ли, она тебя выбрала?
Иван вспыхнул, даже шея зарозовела. И вырвалось у него:
- А чем я хуже других? Такой же человек.
- О-о! - Кафтанов даже приоткрыл волосатый рот. - Спесь, примечаю, у вас фамильная. А ну-ко, сядь рядом.
Иван робко приткнулся сбоку грузной туши Кафтанова, сердце само собой начало постукивать затаенно-радостно. "Видал бы кто! Ведь с самим, с самим сижу..."
А Кафтанов между тем говорил не спеша, поплевывая на землю подсолнечной шелухой:
- Каков ты человек, хуже других, нет ли - это разреши-позволь мне решать... Полюбишься мне, сумеешь угодить - себе угодишь. Вот пример тебе Демьян Инютин. Кто был таков? Так, пыль земляная, лопух при дороге. Но выказал мне преданность - в человеки я его определил. Также Федьку хотел вашего, а он, болван, зубы мне показал. Ну, зубы обломать мне недолго, да я... добрый. Потом сколь разов отец твой вместе с Федькой в ногах у меня валялись: дай, христа ради, работенку какую, бес попутал насчет Антошки непутевого, объявится сами, мол, выдадим теперя, не знали, что он супротив властей идет. Что я мог? Пнуть им в хари-то да за порог выкинуть. А я - нет, черт с вами, мол, отправляйтесь в лес бревна валить да деготь гнать. Не потому, что поверил в раскаяние. Зубы-то есть, помню. А потому, что добрый. Или Поликашку Кружилина, бывшего моего приказчика, взять. Тоже хотел в люди его вывести, от войны выкупить даже, а он, слышу, однажды толкует в моей же лавке с мужиками: облегченья в жизни, братцы, матюгами не сделаешь, вы, дескать, матюгаете хозяина моего Кафтанова, а он знай сосет вашу кровушку... Та-анцор! Ишь сын каторжный, забродила отцова кровь-то когда. Ну, пущай забрали его, может, там мозги проветрят, а матерь его я не притесняю, нет, зачем? Пущай и Поликарп Кружилин, и Федор ваш похлебают горячего досыта, одумаются, ко мне же приползут, больше некуда. Да я только не тот уже для них. Деготь гнать - это пожалуйста, а что почище да повыгоднее - погодите до смерти, я других туда поставлю, которые преданность ко мне имеют... Словом, дурье люди, им конфету в рот кладешь, они выплевывают. А?
Иван слушал голос Кафтанова, половину понимал, половину нет. И когда тот замолчал, Савельев вздрогнул:
- Я ничего. Я слушаю...
- Это хорошо, что слушаешь. Для начала в конюхи тебя определяю. А там видно будет. Заслужишь - в приказчики пойдешь. Ты, кажись, обучался немного грамоте?
- Два года походил, в третью группу перешел, да отец с Федькой в тайгу уехали, а мать хворая...