Руки Полипова лежали на коленях, короткие пальцы чуть подрагивали. Лахновский заметил это.
- Вы уже бывали в наших руках, но отделались, как говорится, легким испугом. Из уважения к вашему отцу... и надеясь, что вы поймете, с вами были, как я заключил из вашего личного дела и рассказов бывшего служащего Новониколаевской тюрьмы Косоротова, не очень строги. Вы что же, снова хотите оказаться в тюрьме, опять испытать человеческое унижение, оставить в тюремной камере лучшие свои годы, а может быть, здоровье, жизнь? Вы будете заживо гнить, а там, за тюремными стенами, солнце, свет, вино, женщины. Да, и женщины, черт побери! А революция давно задушена, разгромлена! И пора бы понять - навсегда.
Лахновский остановился возле Полипова, опять закурил.
- Вы женаты?
- Нет, - коротко ответил Полипов.
- Невеста есть?
- Нет. Была, как я считал. Теперь нет.
- Изменила?
- Замуж вышла за другого! Если вы такой любопытный.
- За кого?
- За черта! За дьявола! - вскипел Полипов. - Ваше какое дело?
Лахновскому нельзя было отказать в наблюдательности, в умении понимать душевное состояние своих подследственных.
- Постойте, постойте, - раздумчиво произнес Лахновский. - А не за этого ли вашего друга она...
У Полипова дернулся уголок рта, он отвернулся.
- Тэ-экс... Значит, и любимую женщину они у вас отобрали? Примечательно-с! И вы - отдали? Отдали без борьбы, как самый последний... И не попытались ее вернуть, отвоевать?
- Перестаньте! - крикнул Полипов.
Лахновский не зря был на хорошем счету у начальства. Не давая опомниться Полипову, он обхватил его, как Антона, за шею, поднес горящую папиросу к самому носу, угрожая ткнуть в глаз, зарычал:
- Зачем приехал в Томск? Зачем приехал в Томск? Зачем приехал в Томск?!
Полипов дернулся, закричал. Следователь выпустил его.
- Так вы не хотите попытаться вернуть... любимую женщину? - спросил Лахновский, разглядывая огонек своей папиросы. - Хотя бы с нашей помощью? Или уже разлюбили ее?
Стоя у стены, Полипов никак не мог унять дрожь.
- Что я... должен... для этого сделать? - Голос его рвался.
- Сказать, зачем вы приехали в Томск.
Полипов сунул кулаки в карманы, вынул, снова спрятал.
- Сколько... сколько лет дадите ему... Савельеву?
Это он проговорил с хрипом, отворачиваясь. Даже на следователя ему глядеть было стыдно.
- Смотря по тому, с какой целью он приехал в Томск. Во всяком случае, лет на пять-семь упрячем надежно.
И вдруг Полипов, лихорадочно оглядывая почти пустой кабинет, застонал:
- Нет, пет! Я все наврал... Я все наврал!
Лахновский улыбнулся широко, открыто, почти по-дружески.
- Не кажется ли вам самому ваше поведение несколько смешноватым?
Полипов обмяк, съежился.
- Вот именно, - сказал следователь утвердительно. - Я всегда уважал людей, умеющих взять себя в руки. И так?
- При одном условии - я вне подозрения. - Полипов не глядел на следователя. - Иначе игра не стоит свеч.
- M-м... При одном условии и с нашей стороны. Мы сажаем вас на несколько месяцев в тюрьму. Необходимость этого, надеюсь, вы понимаете. Сажаем в камеру с политическими. Вы должны нас постоянно информировать об их разговорах, планах, связях с волей. Выйдя из тюрьмы, вы принимаете участие в работе вашей партийной организации, подробнейшим образом информируя местное охранное отделение о всех ее делах...
- Довольно! Кончайте... - Полипова всего колотило.
- Прошу вас, садитесь. - Лахновский пододвинул ему стул, сел сам, положил перед собой лист бумаги. - Для начала несколько вопросов. Вожаки вашей городской подпольной организации РСДРП? Их фамилии, клички, явки? В Но-вониколаевске нелегально проживает бежавший с каторги некто Чуркин, настоящая фамилия которого Субботин. Его местонахождение? И конечно, с какой целью прибыли в Томск?
- Мы прибыли за недостающим оборудованием для подпольной типографии, глухо начал Полипов. - Типография устроена под домом по адресу...
Когда Полипов, выложив все, замолчал, Лахновский еще некоторое время писал. Кончив, он поднял голову, поглядел на уныло сидевшего напротив Полипова. На секунду в глазах следователя мелькнуло брезгливое выражение и пропало.
- Знаете, о чем я подумал? - спросил он. - К чертовой матери эту охранку, рано или поздно вы провалитесь, если будете иметь дело с ней. Мы сделаем так: я дам вам адрес и шифр, на этот адрес вы будете слать мне из Новониколаевска ваши донесения, подписываясь условным именем. Таким образом, ни одна живая душа, кроме меня, не будет знать о вашей... патриотической деятельности па благо России. Старайтесь, Полипов, и вы далеко пойдете...
* * * *
В декабре 1912 года по самому мрачному, северному коридору Александровского централа с тяжелой связкой ключей на широком ремне, в сопровождении двух младших надзирателей, шел не торопясь Косоротов, заглядывая в глазок каждой камеры, проверял запоры. Вдруг он заметил, что у одного из его подчиненных плохо заправлена под ремень рубаха-форменка.
- Т-ты, лапоть! - нахмурился Косоротов. - Рохля деревенская! Брюхо вывалится!
- Виноват, ваше благородия! - вытянулся надзиратель, молодой парень лет двадцати.
- Гм... Хучь я и не достигнул до благородия пока... - помягчел Косоротов, - а чтоб при моем дежурстве - как огурец! - И, снова распаляясь, загремел на весь коридор: - Ты где службу несешь? В Александровской центральной каторжной тюрьме ты службу несешь! Ты кого надзираешь? Главных российских преступников-политиков ты надзираешь! Которые имели по нескольку побегов.
- Из новеньких он, ваше благородие, - вступился за молодого другой надзиратель, мужик по виду тоже деревенский, с поседевшими усами. - Исправится он.
- Присылают тут всяких... - несколько остыв, проворчал Косоротов. - Опосля смены зайдешь ко мне в дежурку. Как фамилия?
Фамилию молодой надзиратель сообщить не успел, потому что в конце коридора громыхнула железная дверь, зазвенели шпоры, застучали о пол кованые сапоги.
- Дежурный! - раздался зычный голос. - Принимай заключенного!
Косоротов рысью побежал в конец коридора.
Через несколько минут он вернулся, радостно суетясь вокруг обросшего густой бородой человека, закованного в кандалы:
- Да милый ты мо-ой! Привел-таки господь еще раз свидеться!
- Здравствуй, здравствуй, земляк, - говорил заключенный, тоже улыбаясь. Он шел по коридору не торопясь, устало, поддерживая тяжелые цепи, явно наслаждаясь душным и влажным тюремным теплом.
- Счас камерку тебе! Поменьше, подушнее, - все с той же радостью суетился Косоротов. - Как жил-то, землячок мой хороший?
- А ничего жил, чего там обижаться. Из киренской ссылки сбежал, из акатуйской каторги сбежал. Недавно с Зерентуйской тюрьмой познакомился. Не понравилась что-то, тоже пришлось сбежать.
- Намыкался-то, родимый...
- А ты, значит, достиг-таки своей мечты?
- Дак старался.
- Пофартило тебе в жизни. Ишь в каких хоромах начальствуешь. Не то что наша новониколаевская развалюха.
Заключенный был Антон Савельев. За эти годы он возмужал, раздался в плечах. Коротко остриженные волосы на голове только стали вроде еще белесее, да большой открытый лоб прорезали две неглубокие морщины.
Косоротов все смотрел и смотрел с улыбкой на Антона.
- Господи, да что же я стою, рохля! С дороги-то приморился. Давай сюда, родимый. - Косоротов отомкнул одну из камер. - Самая темненькая, самая сыренькая.
- Спасибо. Вот уж спасибо.
- Чего там, земляки все же.
- Извиняй за беспокойство, да я ненадолго.
- Сколь уж погостишь из милости. Прогонять не будем.
- А сколько будет дважды два?
- Так четыре вроде.
- Вот месяца через четыре, по весне, я и сбегу. Сейчас холодно, да и отдохнуть надо.
- Такой же все веселый ты человек, хе-хе! - совсем растаял Косоротов в улыбке. А потом начал суроветь: - Давай, давай, давай!
Втолкнув Антона в камеру, он замкнул ее, перекрестился истово, и опять мелькнуло на его лице что-то вроде улыбки.
- Ведь и нашего брата тюремщика не обделяет господь радостями... Вдруг Антон изнутри сильно застучал в дверь. Косоротов открыл окошечко.
- Что тебе? Камерка не поглянулась?
- Что ты, камерка отличная. Совсем ведь радостью-то я забыл поделиться с тобой. У меня же сын родился. Сы-ын!!
* * * *
Белочешский мятеж в Новониколаевске начался в ночь на 26 мая 1918 года.
В этот день член Томского губернского исполкома Совета депутатов Антон Савельев возвращался поездом из Москвы, со съезда комиссаров труда.
Губернским комиссаром Антона избрали несколько месяцев назад. Он уехал в Томск один, оставив пока Лизу с сыном Юркой в Новониколаевске. Еще по дороге в Москву он написал письмо, в котором сообщил, что устроился наконец в Томске с квартирой и на обратном пути заберет с собой Лизу с сыном. А выехав из Москвы, дал телеграмму, чтобы Лиза с вещами была на вокзале вечером 26 мая.
Получив письмо, Лиза, работавшая секретарем в уездном Совете, попросила освободить ее от службы и весь день с утра 26 мая укладывалась.