— Почем?
— По тридцать две копейки.
Сергей Иванович улыбнулся и взял жену за ее жирный, двухъярусный подбородок.
— Ты у меня молодец! — сказал он, окидывая взглядом пышные формы своей подруги, одетой теперь в широкую ситцевую блузу. — Из управы не присылали?
— Приходил Шаповалов. Я ответила ему, как ты приказал. Он обещал еще раз прийти. Будем обедать? А?
— А что же! Отчего не пообедать, ежели пора.
— Из той дичи, которую ты настрелял, можно было бы сделать жаркое, — произнесла жена с усмешкой.
— Да, я не понимаю… ни одного удачного выстрела! И жарко же! Мне хотелось бы окрошки со льдом.
— Я так знала, что ты захочешь окрошку, и велела приготовить…
Беседа супругов прервалась здесь отчаянным криком подравшихся детей. Лидия Фадеевна побежала на крик, а Сергей Иванович направился в свой кабинет. Так называл он маленькую комнатку с просиженным кожаным диваном, с коллекцией ружей на стене и с книжным шкафиком, наполненным переплетенными в дешевые зеленые переплеты книжками "Вестника Европы" и "Трудами археологической комиссии". На его письменном столе стоял фаянсовый чернильный прибор и лежали управские сметы и бумаги. Простенок между окнами над письменным столом оыл занят медными крючками со всевозможными на них записками и заметками, в углу кабинета, там, где обыкновенно висят образа, не было ничего. Сергей Иванович считал себя сыном своего века и слегка не признавал того, что считал устаревшим и обреченным на постепенное забвение.
Он освободился от охотничьих сапог, надел широкие синие шаровары и красную кумачовую рубаху с косым воротом и в этом костюме, босой, вышел в столовую. Прибежали дети, и младшие, несмотря на свои еще мокрые от недавних слез глаза, смело бросились к отцу на шею, а старшие остановились поодаль. Ванька, мальчик лет двенадцати, застенчиво смотрел на отца^
— Дубина! В кого он такой вырос? — заметил отец с тайной лаской в голосе.
Мальчик потупился.
Вошла Лидия Фадеевна, раскрасневшаяся от возни с ребятишками.
— Сергей Иванович, отчего ты такой бледный? — с некоторым беспокойством спросила Лидия Фадеевна.
— Я? Просто устал. Детвора! У меня от вашего крика разболелась голова. Вот умру — пожалеете тогда, да поздно!
Он рассмеялся и стал есть окрошку с обычным своим богатырским аппетитом. Жене не понравилось, что муж говорит детям о смерти; но она промолчала и, бросив еще взгляд на мужа, успокоилась и тоже принялась за трапезу.
— Хороша окрошка, но сегодня отдает медью, — заметил Сергей Иванович.
— Бог с тобой, Сергей Иванович! — возразила Лидия Фадеевна. — Я совсем не слышу меди. Не ешь, если не нравится.
Сергей Иванович засмеялся и сказал:
— Я своего нигде не люблю упускать. А это, должно быть, раки пахнут медью. Надо, мой друг, отдать лудильщику кастрюли, — заметил он с серьезным видом. — Медью можно отравиться.
Лидия Фадеевна огорчилась. Ни ей, ни детям не казалось, что окрошка отдает медью.
— Ты привередничаешь, — произнесла она, опустив глаза.
В комнату, где обедала семья Кремневых, вошел Шаповалов, член управы, товарищ по службе Сергея Ивановича. Он протянул еще на пороге обе руки Сергею Ивановичу, обтянутые серыми матерчатыми перчатками с зелеными шелковыми нашивками на их тыльной части.
— А, вы вернулись? Ну и слава богу, что так скоро! — начал член управы. — Без вас мы волками выли.
— Знаю, знаю! Завтра все будет сделано.
— Садитесь с нами обедать! — пригласила Лидия Фадеевна. Шаповалов считался щеголем и модником. Он снял перчатку с правой руки и занял место за столом, указанное ему хозяйкой.
— Кушайте окрошку: превосходная окрошка! — сказал Сергей Иванович, скрывая от гостя, что окрошка имеет медный привкус.
Гость выпил водки и стал есть окрошку.
— Что нового у нас в управе? — спросил председатель. — Писцы все были?
— Жалованья ожидали, разумеется, всё пришли.
— Не мешает их проучить… народ лентяй… только и делают, что садят за Сулу кашу варить да пьянствуют.
— Много убили дичи; Сергей Иванович?
— Ох, не спрашивайте! Осрамился! Сделал десять промахов!
— Да что вы! — вскричал Шаповалов с особенным сочувствием в дрогнувшем голосе. — Может ли это быть? Вы, и вдруг десять промахов? Позвольте мне удостовериться, своими ли собственными ушами слышу я это?
— Не сомневайтесь, Павел Викентьевич! Был грех!
— Вы как будто бледны;-п роизнес Павел Викентьевич, с новым участливым испугом вглядываясь в Сергея Ивановича. — Здоровы ли вы? — продолжал он, будучи, однако, в душе убежден, что Кремнев здоров.
— Здоров, — сказал Сергей Иванович и махнул рукой, как бы желая этим жестом выразить, что ему остается еще жить лет сорок.
— А ежели нездоровится, — продолжал сочувствовать Шаповалов, — так вы бы лучше в начале болезнь захватили. Право, не следует запускаться! Пригласите Сорзона.
— Зачем? Я не верю в медицину. Я никогда еще в своей жизни не был болен. Послушайте, вы взяли, кажется, кость… А Сорзон — шарлатан.
— Все же доктор. …
— Сергей Иванович, право, ты бледен, — робко сказала Лидия Фадеевна, вскидывая на мужа свои бесстрастные светлые глаза.
Сергей Иванович задергал бороду; его рассердил этот непрерывный разговор об его здоровье и, кроме того, он почувствовал такую сильную боль где-то — он не мог определить, где именно, — что у него потемнело в глазах и холодный пот выступил на лбу. Он мгновенно потерял аппетит и ел теперь машинально. Ему не хотелось верить, что он болен, и он решил не обращать внимания на болезнь, если только она есть.
После обеда он дал поцеловать детям свою руку и пошел с гостем в кабинет.
Тот вынул из кармана список с фамилиями управских чиновников. Против одной фамилии был поставлен крест красным карандашом. Чиновник, носивший ее, забрал вперед все жалованье и находился в страшной нужде. Он редко являлся на службу, и Шаповалов, исходя из того мнения, что служба не богадельня, предлагал Кремневу совсем удалить неисправного и бедного чиновника. На его место ему хотелось определить своего родственника. Кремнев хитро улыбнулся, и сначала у него мелькнуло желание не удалять чиновника. Но, взвесив услуги, оказанные ему на выборах Шаповаловым, он согласился с ним. Покончив деловой разговор, земцы закурили папиросы и стали толковать о достоинствах настоящего турецкого табака. Шаповалов закинул, голову на спинку просиженного дивана и лениво пускал дым в потолок. Он потому еще смотрел в потолок, что ему не хотелось видеть белые ноги Сергея Ивановича, которого он мысленно уже несколько раз назвал за это свиньей. А Сергей Иванович сел на диван, как назло, с ногами рядом с Шаповаловым. Он дрожал от боли, которая опять схватила его. Он думал, что вот-вот сейчас боль прекратится, но боль все усиливалась. Она походила на ту боль, которую он много лет тому назад испытал, надорвавшись под тяжестью жернова. Тогда все в ужас пришли от его силы, а он и виду не подал, что ему больно. Несколько дней потом помучился и выздоровел. Но отчего же теперь эта боль? Он ничего тяжелого не поднимал, весь месяц вел правильную трезвую жизнь, каждый день гулял, не обременяя себя делами. Он разозлился на боль и решил терпеть. Но боль возрастала с каждой секундой, она разливалась по его жилам, и ему показалось, что Шаповалов мешает ему освободиться от этой нестерпимой боли. Может быть, стоит только лечь во всю длину дивана, и боль пройдет. Какой ненавистный человек этот Шаповалов!
Однако он вежливо и тихо сказал ему, дергая свою волнистую черную бороду:
— Послушайте, Павел Викентьевич!
— Что?
Сергею Ивановичу было стыдно сказать: "Уйдите". Бледный, как смерть, напряженно улыбаясь, смотрел он на Шаповалова, который продолжал пускать дым в потолок.
Но тут вошла Лидия Фадеевна с бутылкой наливки и двумя стаканами. Она испугалась, взглянув на мужа. Торопливо поставила она на письменный стол бутылку и стаканы и бросилась к Сергею Ивановичу с криком:
— Сережа!
От этого крика вскочил гость и с недоумением посмотрел на Кремнева.
— Что с вами? — спросил он.
Сергей Иванович хотел еще раз улыбнуться, но не мог. Судорога исказила его губы, и он простонал:
— Мне дурно!
Лидия Фадеевна мигом выбежала из кабинета и послала за докторами. Потом она вернулась и, опустившись на колени, обняла ноги мужа.
— Сережа! Сережа! — шептала она, устремляя на мужа безумно-испуганный взгляд, но, при встрече с его взглядом, стараясь улыбнуться ему той милой улыбкой, какою она улыбалась ему пятнадцать лет назад.
Шаповалов, увидев, что дело принимает серьезный оборот, побледнел, молча вышел из кабинета, взял свою шляпу и исчез. По дороге он зашел в бакалейный магазин и рассказал находившейся там публике, что с Сергеем Ивановичем случилось что-то недоброе. Весть о внезапной смерти Сергея Ивановича разнеслась по городу с быстротою молнии, а он был еще жив, и два доктора, Сорзон и Поликопенко, суетились в кабинете Кремнева.