Карл Лемке выполз из подвала, сонный и весьма раздраженный. Его можно было понять. Кому было интересно торчать не в свою очередь в карауле да еще на тридцатиградусном морозе, в то время когда все камрады сидят вокруг теплой печки и пьют французское вино, и режутся в карты.
Обер – фельдфебель, прикрыв огонь рукой, закурил старинную вишневую трубку. Он сделал две глубоких затяжки, и сказал, указав мне мундштуком на карабин:
– Дерьмо. оружие к осмотру. Я не хочу Петерсен, получить от тебя случайно, пулю в свой арийский зад…
Я передернул затвор. Удалив из патронника патрон, я показал пустое оружие Краузе. В этот миг на посту появился заспанный Карл Лемке. Он, как только меня увидел, стал канючить, как пожилой мюнхенский угольщик.
– Что ты, такое придумал Петерсен? Ты, что – решил нас покинуть, – спросил он, ворча под нос. – Не забудь, у «мамы» забрать свои консервы, а то он сука сожрет их ночью, под «плащ—накидкой», – сказал он, намекая на положенный мне паёк.
Во время перевода из одного подразделения в другой, Краузе давал каптенармусу предписание, по которому тот был обязан выдать убывающему суточный паёк. Паёк состоял из двух банок колбасного фарша и половины буханки хлеба или пол килограмма ржаных сухарей.
– Меньше разговаривай! Не тебе Карл, думать, куда и зачем переводится обер— ефрейтор Петерсен. Командованию виднее, – зло сказал обер—фельдфебель. Он сплюнул в снег кроваво красную слюну и удивленно сказал:
– Вот черт, только этого мне не хватало. В этом промозглом гадюшнике я, наверное, подхватил цингу.
Карл Лемке, равнодушно взглянул на кровавое пятно и не сдержался, чтобы не вставить свои десять пфеннигов:
– Герр обер – фельдфебель, вам, надо витамины кушай. Кто жрет лук и чеснок – тот не болеет цингой…
– Закрой свой гнилой рот – сопляк! Будешь ты, еще учить старину Краузе, что ему делать.
Я отдал Лемке тулуп часового, который мы надевали в карауле во время этих жутких морозов и караульные боты на толстой войлочной подошве.
– Гренадер Карл Лемке пост принял, – сказал он, стараясь показать из себя выдающегося служаку.
На прощание я пожал ему руку, и, пожелал удачи. На всем в то время не хватало удачи.
– Счастливо тебе камрад! Желаю не болеть и не пукать, – ответил Карл, как всегда ехидно и с какой—то идиотской подковыркой.
Через месяц я узнал от моих камрадов, что после моего перевода в разведку, пуля выпущенная русским снайпером, поставила в жизни Карла последнюю точку. По поводу его смерти, парни из нашей батареи пышных поминок не устраивали. Ни кто не жалел его. Карл Лемке – был отвратительной личностью. Он был из числа тех, кто с детства носил коричневую рубашку, стучал в полковой барабан, называя себя настоящим немецким патриотом. Мы знали, что в минуты фронтового затишья, он бегал к командиру карательного батальона – оберштурмфюреру SS Штаймле, который был его земляком. Карл ему не жаловался, но в разговорах нередко вспоминал имена камрадов, кто, по его мнению, разлагали дисциплину фривольными разговорами про войну и фюрера. За это его ни кто не любил. Многие парни опасались Карла, и поэтому были с ним всегда настороже. Новость о смерти Лемке, была воспринята в батарее, как господнее провидение.
Моя новая жизнь на восточном фронте началась после провала «великого большевистского штурма», который, состоялся в конце января сорок второго года.
Девятая айнзатцкоманда, квартировавшая до блокады в Сураже, имела удовольствие жестоко отомстить большевикам за разгром их гарнизона в Крестах. Так называлась одна из деревень, которую мы взяли в ходе летнего наступления. В январе большевики хорошо потрепали ваффен СС, отправив на свидание с богом почти тысячу любимчиков фюрера.
Попрощавшись с Карлом, я двинулся вслед за обер – фельдфебелем, который знал в этом городе все дыры. Краузе спустился в церковный подвал. Я, словно мышь, шмыгнул за ним следом, погружаясь в атмосферу сырости, духоты и смрада. В эти жуткие дни блокады в подвале православной церкви имени «святого Николая», квартировал мой расчет дивизиона 7,5 см полевых пушек, leIG 18. Здесь было тепло. Мы топили чугунную печку, которая досталась нам от отступивших большевиков. Уставшие, голодные и замерзшие камрады из дивизиона лейтенанта Фрике, отдыхали на трехэтажных деревянных нарах, сколоченных нами в минуты затишья. В соседнем помещении подвала был оборудован полевой лазарет. Это была вотчина полковых докторов и санитаров, которые делали все, чтобы вернуть нас к жизни. Признаться честно, в те дни у меня на душе было тоскливо. Мы были окружены. Боевой дух уходил из нас, как уходит воздух из пробитой автомобильной камеры. В минуты затишья мы молились господу о своем спасении, но Бог почему— то не слышал этих молитв, и смерть продолжала пожинать кровавую жатву.
Где— то в глубине подвала осипшим от простуды голосом полковой капеллан капитан Шнайдер, читал над убитыми библию. Свободные от службы парни, выносили окоченевшие трупы на улицу в холодную церковную пристройку, чтобы захоронить с наступлением тепла и этот ежедневный ритуал напоминал настоящее безумие. Было такое ощущение, что мы все были обречены. Большевики старались прорвать нашу оборону, и поэтому наш полк нес чувствительные потери. За три месяца зимы, мы потеряли больше двух тысяч человек. Из пяти тысяч камрадов вошедших в город в июле1941, к марту1942 года, осталось нас чуть меньше половины.
– Ты студент, только кота за яйца не тяни. Схватил свои шмотки и вперед! Нам тащиться, через весь город! Я должен сдать тебя по команде, чтобы еще успеть на вечерний суп – сказал обер—фельдфебель.
Пока я собирал свои жалкие пожитки, Краузе присел к раскаленной печке. Он снял вязаные перчатки, и вновь раскурил вишневую трубку, погружаясь в нирвану.
– Черт! Как же я замерз, – заскулил он. – Как, только живут, здесь эти чертовы славяне, – обращался он то ли ко мне, то ли к черной пустоте подвала. – Это же настоящий кошмар!
– Я герр обер—фельдфебель, тоже такого мнения. Камрады дивизиона озабочены тем, что у нас нет теплой униформы. Фюрер нам обещал!
– Фюрер студент и нам много чего обещал, – сказал обер—фельдфебель. – Мы еще два месяца назад должны были быть в Москве, – с иронией в голосе продолжил Краузе. – Если бы большевики не навалили нам в декабре под своей столицей, то сейчас, мы могли бы греться в их теплых квартирах, а не морозить свои яйца в этом чертовом захолустье.
Докурив, обер—фельдфебель выбил остатки табака, и спрятал трубку в карман шинели.
– Мне интересно Петерсен, почему тебя переводят, – спросил Краузе.– Это стало загадкой для всей батареи.
– Не могу знать? Я герр обер—фельдфебель, не ведаю планов наших командиров и не знаю, что у них на уме.
– Вот и я не ведаю, – ответил Краузе. – Ты сам, из каких мест будешь?
– Я герр обер —фельдфебель из Тюрингии.
– Из Тюрингии!? Какого черта!? Странно – как ты, оказался в нашей дивизии? Мы ведь из Ганновера.
– Случайность герр обер – фельдфебель – банальная случайность! Я же пошел на фронт из Дессау. Учился я в высшей школе «Баумхаус» на художника. Поэтому мне пришлось временно уехать из дома, чтобы поступить на учебу. А после призыва, меня направили в учебный батальон, который сформировали из студентов. После учебного батальона я очутился в Целле, на учебном центре, в восемьдесят третьей дивизии.
– Тюрингия! Тюрингия камрад – это сила! Слышал, у вас там сказочные места, – сказал Краузе, и глубоко вздохнул. – Мне студент, эта война как и тебе спутала все планы! Черт, бы побрал, эти советы с их морозами и нашего фюрера, который только и думает, как навалить Сталину огромную кучу! Мы второй месяц сидим здесь, вместо того, чтобы идти вперед на Москву. Надоело! Надоело сидеть в этом каменном подвале в пятистах километрах от русской столицы и ждать когда большевики нас всех повесят за яйца.
– Вы женаты?
– Жена и дочь остались в Ганновере, – угрюмо сказал обер —фельдфебель. – Хочешь, взглянуть на их фото?
Он достал из внутреннего кармана портмоне и протянул мне пожелтевшую фотографию.
– Ты Петерсен, даже не представить себе не можешь – я в вермахте по контракту с тридцать девятого года. С того самого дня, как сформировали нашу дивизию. Целых три года оторванных от цивильной жизни. Целых три года засунутых в глубокую задницу! Теперь по воле фюрера, мы должны сидеть здесь на краю света и ждать, когда «Иваны» соберутся с духом и заморят нас, как крыс.
– Большевики герр обер—фельдфебель не простят нам этой войны.
– А кто их дикарей будет спрашивать! Фюрер подбросит нам пару дивизий ваффен СС, и вы молодые и сильные парни пойдете дальше, до самого Урала.
– До Урала? А вы, – спросил я.
– Посмотри на меня Кристиан! Мне всего тридцать два года, а я уже дряхлый старик с простуженными легкими и отмороженными пальцами. А что будет дальше?