Василий Шукшин - Любавины. Страница 108

– Ой, мама родимая!… Кончаюсь, – стонал детина.

Пашка закрылся журналом и хохотал беззвучно.

В палату вошел встревоженный доктор.

– В чем дело, больные?

– О-о!… – детина показывал пальцем на Пашку и не мог произнести ничего членораздельного. – Гене… ха-ха-ха… барьер… хо-хо-хо!…

Старичок доктор тоже хихикнул и поспешно вышел из палаты.

В палату вошла девушка лет двадцати трех… В брюках, накрашенная, с желтыми волосами, красивая. Остановилась в дверях.

– Здравствуйте, товарищи.

Смех потихоньку стал стихать.

– Здравствуйте, – сказал Пашка.

– Мм-м… ха-ха-ха, ох-ха-ха… – мучился детина.

– Кто будет товарищ Любавин? – спросила девушка.

– Я, – сказал Пашка и попытался привстать.

– Лежите, лежите, что вы! Я вот тут присяду немножко… Можно?

– Конечно!

– Я из городского радиокомитета, хочу поговорить с вами.

Детина перестал хохотать – смотрел то на Пашку, то на девушку.

– Это можно, – сказал Пашка и мельком глянул на детину. Детина теперь начал икать.

– Как вы себя чувствуете? – спросила девушка, раскладывая на коленях большой блокнот.

– На пять с плюсом. Фотографировать будете?

Девушка улыбнулась, внимательно посмотрела на Пашку. Пашка тоже улыбнулся. Девушка опустила глаза к блокноту…

– Для начала… такие… формальные вопросы: откуда родом, сколько лет, где учились…

– Значит, так… – начал Пашка, закуривая. – А потом я речь скажу. Ладно?

– Речь?

– Ага.

– Хорошо… Я могу записать вас. В другой раз только.

– Значит, так: родом я сам из… из Баклани… А вы откуда? – спросил он игриво.

– Я? Я из Ленинграда, – девушка спокойно, весело смотрела на Пашку. – Но только при чем же здесь я? Не я ведь совершила подвиг…

У Пашки сладостно заныло в груди. Ему до слез захотелось узнать, замужем она или нет.

– Видите ли, в чем дело, – заговорил он. – Я вам могу сказать следующее…

Детина неудержимо икал и во все глаза смотрел на яркую девушку.

– Выпей воды! – разозлился Пашка.

– Я пил только что, – сказал детина, сконфузившись. – Не помогает.

– Значит так, – продолжал Пашка, затягиваясь папироской и оттопырив «интеллигентно» мизинец. – О чем мы говорили?

– Где вы учились?

– Я волнуюсь, – серьезно сказал Пашка, – Мне трудно…

– Вот уж никогда бы не подумала! – воскликнула девушка. – А вести горящую машину – это легче?

– Видите ли… – опять напыщенно заговорил Пашка, потом вдруг негромко и доверчиво спросил: – А что тут такого? Вы только это не записывайте. Я на самом деле подвиг совершил? Я боюсь, вы расскажете по радио, а мне потом стыдно будет перед людями… Вон, скажут, герой идет. Народ же, знаете, какой! Или это ничего?

Девушка тихо засмеялась… Перестала смеяться, некоторое время с интересом, ласково смотрела на него.

– Нет, это ничего. Это здорово!

Пашка приободрился.

– Вы замужем? – спросил он.

Девушка покраснела.

– Нет, а что?

У Пашки радостно сдавило сердце.

– Можно, я вам письменно все подробно опишу? Вы еще раз завтра придете, и я вам отдам. Я не могу рассказывать, когда рядом икают.

– Что я, виноват, что ли? – сказал детина и опять икнул.

Девушку Пашкино предложение поставило в тупик.

– Понимаете… я должна этот материал дать сегодня. А завтра я уезжаю. Просто не знаю, как нам быть. А вы коротко расскажите. Значит, вы из Баклани… Так?

– Так, – Пашка скис.

– Вы, пожалуйста, не обижайтесь на меня, я ведь тоже на работе. Где вы учились?

– В школе, в Баклани.

– Сколько классов кончили?

Пашка посмотрел на детину.

– Восемь. Не женатый.

– Отец, мать?…

– Матери нету. Отец плотничает.

– А дальше?… Служили?

– Служил. В танковых войсках.

– Что вас заставило броситься к горящей машине?

– Не знаю, – сказал Пашка.

– Ну, о чем вы подумали в первую минуту? Вы, наверно, подумали, что если взорвутся бочки, то пожар распространится дальше – на цистерны? Да?

– Да, – Пашка задумчиво смотрел на девушку. И эта торопится скорей уйти от него.

– Так, – сказала довольная девушка. – Ну, хорошо. А речь вы будете говорить?

– Нет. Раздумал, – Пашка обиженно поджал губы.

Девушка посмотрела на него и вдруг сказала:

– Я завтра приду к вам. Только… я вот не знаю, приемный ли день завтра?

– Приемный день в пятницу, – подсказал детина.

– Да мы сделаем! – напористо заговорил Пашка. – Тут доктор старичок такой… Я его попрошу, он сделает. А?

– Приду, – девушка улыбнулась. – Обязательно. Принести чего-нибудь?

– Ничего не надо!

– Я какую-нибудь книжку интересную принесу.

– Книжку – да, можно.

В палату вошел доктор, посмотрел на часы.

– Девушка, милая, сколько вы обещали пробыть?

– Все, доктор. Ухожу. Поправляйтесь, Павел.

Пашка взял девушку за руку подозрительно посмотрел на нее.

– А вы же сказали, что вам завтра уезжать надо.

– Я как-нибудь сделаю.

Пашка поманил ее к себе пальцем и, когда она склонилась, прошептал на ухо:

– А ты скажи, что ты захворала. Бюллетень у доктора достану… Ладно?

Девушка, не распрямляясь, близко заглянула в глаза Пашке, засмеялась. Пашка смотрел на нее, и ему опять казалось, что он самый «везучий» человек на свете.

– Я приду, – сказала она, поднимаясь. Потом опять склонилась и шепнула: – Только бюллетень не просите у доктора. Хорошо? Я так, просто останусь.

– Хорошо, – сказал Пашка. – А когда ты придешь?

Девушка оглянулась на доктора… Тот разговаривал с больным в углу.

– В это же время. Хорошо?

– Только не обманывай.

– Да что ты!…

– Девушка, милая, – сказал доктор, направляясь к Пашке, – пора и честь знать.

– До свидания, – сказала девушка, улыбнулась и вышла из палаты.

– Как дела, герой?

– Лучше всех, это я вам вполне авторитетно говорю, доктор. Пусть она завтра придет, а?

– Кто? Корреспондентка? – доктор усмехнулся. – Пусть.

– Пусть, когда захочет, тогда и приходит. Ладно?

– Ладно, – доктор похлопал Пашку по плечу и пошел в другую палату.

Пашка повернул голову к стене и задумался.

– Слышь, друг, – окликнул его детина.

– Спит, – сказал человек с «самолетом». – Не буди.

– Шебутной парень. Люблю таких, – сказал детина.

Пашка долго лежал с открытыми глазами, потом закрыл их и действительно заснул.

…И приснился ему такой сон.

Будто он в какой-то незнакомой избе – нарядный, в хромовых сапогах, которые оставил дома, в синей шелковой рубахе, которую ему разорвали в драке, – вышел на круг, поднял руку и сказал:

– «Барыню».

И три баяниста развернули баяны… И грянула «барыня». Пашка смахнул с плеч пиджак, раскинул руки и пошел осторожненько, пробуя незнакомый пол…

Барыня ты моя,Сударыня ты моя.Эх, барыня угорела!…

Дал крепче… И тут, откуда ни возьмись, в круг вышла девушка-журналистка. Вышла, вскинула гордо голову с желтыми волосами, пошла вокруг Пашки. Она была такая же, какой приходила в палату, только не в штанах, а в юбке.

Пашка хэкнул, сыпанул на пол четкую, крепкую дробь. Сверкала его ослепительная добрая улыбка, синим пламенем струилась великолепная шелковая рубаха…

…Вечером Пашку разбудили ужинать. Поужинали…

Пашка закурил и спросил детину:

– В стихах понимаешь?

– Понимаю, – с готовностью откликнулся тот, ожидая, что Пашка опять будет их смешить. Но Пашка сделал серьезное лицо и вполне серьезно прочитал:

Мечтал ли в жизни я когдаСтать стихотворцем и поэтом;Тридцать лет из-под пера не шла строка,А вот сейчас пишу куплеты!

– Как?

– Расскажи лучше еще чего-нибудь, – попросил детина. – Как ты с самолета прыгал, а?…

На другой день, утром, когда Пашка еще спал, в палату осторожно вошел Иван. Увидел Пашку, присел к нему на кровать, тронул за плечо. Пашка вскинул глаза… Не понял сперва, сон это или явь.

– Здорово.

– Здорово. Это на самом деле ты, или я сон вижу?

– На самом деле. За машиной приехал вчера… Как же ты так?

– Ерунда, – сказал Пашка. – С месяц полежу и все. Доктор сказал, что нога такая же будет.

Вид у Ивана был какой-то усталый.

– Ты чего такой?… Снулый какой-то.

– Буду на твоей полуторке работать, – сказал Иван, не отвечая на Пашкин вопрос. – А тебе потом новую дадут.

– Ушел из райкома?

– Да.

Несколько минут молчали. Иван держал в руках узелок с продуктами, смотрел на него.

– Вот Нюра собрала тебе… Куда его?

– Вон в тумбочку.

– В воскресенье Андрей приедет попроведать… Знаешь… У нас Родионов умер.

Родионов лежал в здании райкома, на первом этаже, в зале.

Играла скорбная музыка, шли люди… Белый, в цветах, в красном гробу крепко спал Кузьма Николаевич Родионов. И какой же это был нерушимый, какой глубокий сон! Отрешенно, непостижимо спокоен был он во сне своем.