Случилось в тот день в Пулкове еще одно происшествие — пропал мальчик. В принципе до мальчика этого никому не было дела. Как выяснилось позже, отец его — безработный с Кировского, мать — наборщица в каком-то издательстве. Сын их, как говорится, бесхозный. То есть с виду и по манерам вполне обычный и благопристойный, но уже имеющий свою жизнь: промысел для души и плоти, которая настойчиво пыталась связь с душой своей прервать…
Он промышлял в Пулкове мелкой коммерцией и сбором пустой тары, а может, еще чем. Работал он там не один, с «подельником», и именно его юный друг обратился к одному из милиционеров, работавших на месте преступления, и заявил, что его товарищ пропал. От него было отмахнулись и посмеялись даже, но потом вспомнили, ибо, когда он рассказывал о пропаже своего друга, ужас стоял в его глазах и не было на нём лица… А пока телефонный звонок, вкрадчивый и настырный, прекратил внутренний монолог Зверева, похожий то ли на диспут, то ли на объявление приговора.
— Юра, здравствуй. — Это старший товарищ, наставник и вождь решил поговорить с ним, что вообще-то было вещью обыкновенной.
— Доброй ночи. Вы по поводу дохлых клоунов?
— Юра, ты где был весь вечер?
— По делам своим скорбным хлопотал.
— Юра, мы пейджеры получили. Давай я тебе один на пояс повешу, а другой на шею… Ты сейчас не очень пьяный?
— Шутите.
— Юра, ты бы приехал сейчас на службу.
— Я как бы только что с нее. Часа как два. Что вообще происходит на свете?
— А просто июль. Дело «Профессуры» тебе отдаем. По приказу вышестоящих товарищей.
— На меня и так много чего навешано.
— Там у нас корреспонденты спят в дежурной комнате. Или в КПЗ их пустили. А в аэропорт все каналы телевизионные приезжали. Вакулин на всякий случай всех, кого увидел, арестовал.
— То есть как всех?
— Вроде как убийц, официантку, водителя такси. Ты же знаешь его квадратно-гнездовые методы. Может быть, это и хорошо, Юра. Ты разберись там. Нам эстраду не простят. Ну, пока. Так что ты лучше сразу выезжай…
Нацедить бы сейчас фужер граммов в триста, откусить от горбушки черствой, луковицу почистить. Простая и естественная вещь.
Утро уже недалеко, тайно проникает в коридоры и комнаты. Зверев выпил граммов семьдесят пять, сосиску бросил в кипяток, потом еще посмотрел ночной канал. Опять дикторша вопрошала и причитала, рассуждая о невозможности найти преступников, как это было всегда и всюду.
Допросы он начал в полдень. В семнадцать часов посетил морг и никаких положительных эмоций от этого визита не получил. Акты экспертиз еще не были готовы, и часа два он просидел над протоколом осмотра места происшествия.
Водителя такси он отпустил сразу, взяв подписку о невыезде. С официанткой дело обстояло несколько сложнее. Женщина средних лет и обыкновенной наружности.
Из показаний Лизуновой Тамары Петровны, 36 лет, ранее не судимой.«— В то утро посетителей было мало. Их вообще мало сейчас в принципе. Цены высокие, рейсов почти нет, керосина нет, иностранцы кушают в другом месте: на втором же этаже, но с другой стороны. Так как-то повелось. Артистов узнала сразу, посадила за столик в углу зала, обслужила на высшем уровне. Летели они, видно, не на гастроли, не на концерт, иначе бы с ними обслуга была и другие всякие люди.
Артисты у нас кушают. И спокойней, и чисто. Да и тогда пусто как-то, даже необычно несколько. Вообще-то столиков пять всегда занято.
Еще двое вошли позже. Один в майке. С серпом и молотом. Хорошо помню, с саквояжем каким-то. Из него и деньги доставал. Вынул пачечку, сто тысяч дал. Потом еще столько же. Не жадный. А с ним по виду командировочный. Портвейн пили крымский, по сорок тысяч бутылка, закусили тысяч на семьдесят. Командировочные скорее всего.
— Подходили ли они к убитым, разговаривали при вас?
— Нет. Они на них внимания не обращали или делали вид.
— А говорили про что?
— Про билет на Краснодар. Лететь должен был один, а второй билет собирался брать. И рейс откладывался. Потом оказалось, там с самолетом что-то. Не выпускали долго. А у наших борта лишнего не оказалось.
— Еще-то кто был в зале? Кроме двоих?
— Еще мужчина. Одет тщательно, чаю попил с лимоном, бутерброд с рыбой взял. Читал газету. Потом вышел.
— Когда вы обнаружили, что случилось что-то с артистами?
— Я рассчитаться к „краснодарцам“ этим пошла. Потом они вышли, а я смотрю — вроде как спят артисты. Они часа четыре сидели. Утомились. Им-то куда надо было?
— Им тоже в Краснодар. Ну, подошли вы?
— Я подошла. Бабетта, так ее называли, лицом в тарелку, Котик…
— Кролик…
— Кролик в кресле откинулся. Только глаза навыкат, открытые, и лицо синее. Язык выпал изо рта. Я присмотрелась, проволочка в щеке торчит. Или иголка. Я Бабетту взяла за плечо — не отзывается, приподняла — она еще синей.
— А тот, что чай пил?
— Он деньги на блюдечке оставил. Его уже не было.
— И что, в зале больше никого? Ни за стойкой, ни у дверей?
— Никого. У нас штаты сократили. Зато зарплата побольше теперь.
— А выстрела никакого не слышали? Выстрелов, точней.
— Нет, ничего.
— И больше никто в зал не входил?
— Никто не входил. У нас дверь приоткрыта, все видно. Сами потом посмотрите. Не войдет и не выйдет. Времена нынче такие. Посуду могут со стола взять, скатерть.
— На столах ничего не было? Трубочек никаких? Зажигалок необычных, ну, шприца?
— Нет, ничего.
— И как вы думаете, кто это мог быть?
— Получается, что те двое. Ведь если бы один колол иголкой артиста, Бабетта бы заверещала, или наоборот. А это яд?
— Яд, каких еще поискать. Вы домой, наверное, хотите?
— Естественно.
— Только я вас еще подержу здесь. Для вашего же спокойствия. Может быть, одним деньком обойдется. Сейчас пойдете с нашим товарищем в просмотровый зал, попробуем вспомнить, как выглядел тот, который чайку попить заходил. Вы хорошо его помните?
— Так себе. Худой, лет сорок пять, с залысинами…
— Вот-вот. Потом опять встретимся, Тамара Петровна.
— А тех двоих — что, не нужно вспоминать?
— А они здесь уже. Очереди ждут.
— Поймали?
— Задержали. Опознать сможете?
— Конечно.»
* * *Ефимов просвечивался легко и не содержал в себе «черного ящика». С его тезкой Пуляевым дело обстояло совсем не просто. Происхождение денег тот объяснить отказался наотрез. Поведение его было кошмарным: попытки скрыться, отказ от дачи показаний, полная прострация, чередовавшаяся с мгновенной эйфорией и нервной болтливостью, путали Зверева, мешали ухватиться за кончик нити, который мелькал то там, то здесь, отлетал вместе с клубком обстоятельств, а после неожиданно появлялся перед глазами. По словам Ефимова, Пуляев от столика не отходил, не вставал даже, расплатился и вышел. Потом повел себя, как настоящий киллер после выполненного заказа. В туалете изменил внешность, переоделся, выбросил майку. Вакулин примчался в Пулково почти сразу и даже мусорные урны распотрошил со своей бригадой, метр за метром отыскивая возможное орудие убийства. Это должен был быть стержень с мощной пружиной или пистолет вроде газового. На стрелках были насечки для стабилизации полета, игла полая, внутри яд, смертельный, проверявшийся сейчас по перечню боевых.
Майку опознали официантка и продавщица мороженого, что слева от входа в зал ресторана работала. Пуляев мимо нее прошел дважды. Майка приметная. Теперь таких не делают. Что поражало, так это возвращение Пуляева в аэропорт после отдыха в борделе. Там два Павла действительно побывали, что подтвердил осведомитель, которым был сам директор этого акционерного общества.
Обыскали помещения и там. Под благовидным предлогом. По показаниям Ефимова, останавливались они у Троицкого моста. Для очистки совести проверили все урны, а заодно стали искать обоих таксистов. Ефимов номеров машин не помнил, помнил внешность приблизительно и некоторые малозначительные приметы: надорванная обшивка в салоне, трещина на переднем стекле. Нашли катерок, обыскали его, опросили капитана и машиниста.
В похоронном бюро побывали. Никаких метательных трубочек не обнаружилось.
Единственная помощь, которую Пуляев оказал следствию, — совершенно скрупулезно уточнил внешность третьего посетителя ресторана, который, наверное, и нужен-то не был вовсе следствию. Но его фоторобот, показанный нескольким служащим аэропорта, имевшим удовольствие его случайно видеть, попал в точку. Узнали все. Никаких билетов тот не покупал, приехал вроде бы на автобусе, на нем же уехал, выпил чаю, почитал газету. Корреспонденты одолевали первые двое суток. До Зверева не добрался никто. Всех отсеивали в пресс-центре.
Пуляев мог вернуться в зал после того, как отправил Ефимова на стоянку, убить Бабетту и Кролика, уже переодевшись. Лизунова такую возможность начисто отрицала. По ее словам, она подошла к столику с трупами сразу же после того, как Ефимов с Пуляевым вышли. Деньги же у Пуляева должны были означать одно — аванс за убийство и после — весь гонорар. Учитывая то, что Ефимов был нетрезв после бутылки вина, он мог пропустить момент, когда Пуляев подходил к столу, увлеченный чем-нибудь, например разговором с Лизуновой. А может быть, просто мечтой о будущей прогулке по Краснодару.