— Робинзон Крузо носил звериные шкуры, — заявила я. — У него не было ярких одежд с золотыми поясками.
— Должна признаться, яркое тебе очень к лицу.
— Вот и носи шкуры дяди Джулиана, а я предпочитаю мою скатерочку.
— Ее стелили для завтрака, когда выносили столы на лужайку. В столовой красное с белым, конечно, неуместно.
— Я теперь буду то завтраком на лужайке, то званым ужином при свечах, то…
— Маркиской — грязнулей. У тебя чудесный наряд, но грязная мордашка. Мы потеряли почти все, милая барышня, но чистая вода и расческа у нас пока остались.
Уборка в комнате дяди Джулиана оказалась неожиданно удачной: Констанция поддалась на уговоры и вытащила кресло-каталку на улицу — укрепить мои завалы. Констанция катила пустое кресло, и выглядело это ужасно нелепо; я попыталась представить, что в нем сидит дядя Джулиан, сложив на коленях руки; но о дяде Джулиане напоминали лишь потертая спинка каталки да носовой платок под подушечкой. Кресло-каталка будет в моей баррикаде могучей силой — мертвый дядя Джулиан отпугнет пришельцев грозной пустотой, которая от него осталась. Я очень боялась, что дядя Джулиан совсем исчезнет: бумаги спрятали в коробку, каталку выставили на баррикаду, зубную щетку выкинули, даже запах дяди Джулиана выветрился из комнаты; но на лужайке, где он обычно сидел, Констанция высадила куст желтых роз, а я однажды вечером сбегала к протоке и похоронила на берегу золотой карандашик с его инициалами: чтобы вода нашептывала его имя. Иона повадился в запретную прежде комнату дяди Джулиана, а я так и не зашла.
* * *Хелен Кларк появлялась у наших дверей еще дважды: стучала, кричала, звала, умоляла ответить, но мы затаились. Обнаружив, что из-за моих завалов дом не обойти, она сказала у парадных дверей, что больше не вернется; и впрямь — не вернулась. Однажды вечером — возможно, в тот день, когда Констанция посадила куст для дяди Джулиана, — мы, сидя за ужином, услышали робкий стук в парадные двери. На Хелен Кларк не похоже — стучат слишком робко; я молча встала и поспешила через прихожую — удостовериться, что парадные двери заперты; Констанция из любопытства пошла за мной. Мы прильнули к дверям и прислушались.
— Мисс Блеквуд, — тихонько позвали снаружи. Он, верно, и не подозревает, что мы совсем рядом. — Мисс Констанция? Мисс Мари Кларисса?
На улице еще не совсем стемнело, а здесь, в прихожей, мы едва различали друг друга, только лица наши белели у дверей.
— Мисс Констанция, — окликнул он снова. — Послушайте меня.
Должно быть, говорит и озирается — не подглядывает ли кто.
— Послушайте, — повторил он. — Я тут курицу принес. — Он тихонько постучал в дверь. — Я надеюсь, что вы меня слышите. Я принес курицу, жена сама готовила, жарила. Тут еще немного печенья и пирог. Я надеюсь, что вы меня слышите.
Глаза Констанции округлились от изумления. Мы оторопело глядели друг на друга.
— Я знаю, вы меня слышите, мисс Блеквуд. Я там у вас стул сломал, простите меня. — Он снова постучал в дверь, совсем тихо. — Ну, так я оставлю корзинку тут, на пороге. Надеюсь, вы меня услышали. До свидания.
Робкие шаги звучали все тише, спустя минуту Констанция сказала:
— Что будем делать? Откроем?
— Позже. Когда совсем стемнеет.
— Интересно, какой там пирог? Как думаешь, он не хуже моих?
Мы доели ужин и дождались темноты; наконец я решила, что нас уже никто на веранде не заметит; мы прошли через прихожую, я отперла двери и выглянула. Корзинка стояла на ступени, прикрытая салфеткой. Я внесла ее в дом и заперла двери, а Констанция забрала корзинку на кухню.
— С черникой, — сказала она. — На вид хорош и еще теплый.
Она нежно и любовно вынула курицу, завернутую в салфетку, и пакетик с печеньем.
— Все еще теплое, — сказала она. — Жена, должно быть, пекла и жарила после ужина, чтоб он сразу отнес. Интересно, она два пирога испекла: для нас и для домашних? Видишь, завернула все в салфеточки и велела отнести сюда. Только печенье у нее не хрустящее.
— Я отнесу корзинку обратно на веранду, и он поймет, что мы все нашли.
— Нет-нет, — Констанция схватила меня за руку. — Сначала я постираю салфетки. Что его жена обо мне подумает?
* * *Иногда приносили грудинку домашнего копчения, иногда фрукты или домашние консервы; они неизменно оказывались хуже, чем консервы Констанции. Чаще всего приносили жареную курицу, пироги или лепешки, очень часто — печенье, порой — картофельный салат или рубленую капусту. Однажды принесли в кастрюльке рагу из мяса и овощей — Констанция разделила все на составные части и соединила вновь, согласно своим собственным правилам приготовления этого блюда; иногда были кастрюльки с тушеной фасолью или с макаронами.
— Несут, как на приходской благотворительный ужин, — сказала как-то Констанция, когда я притащила на кухню каравай домашней выпечки.
Они приносили еду по вечерам, молча ставили на ступеньку и уходили. Мы представляли все это так: жены готовят корзинки к приходу мужей с работы, а те сразу берут их и несут сюда — чем позднее, тем лучше, чтоб не увидал кто: носить нам пищу, верно, очень стыдно, и делали они это втайне друг от друга. Констанция утверждала, что готовит не одна, а несколько женщин.
— Вот эта обожает томатный соус, — объясняла она, пробуя тушеную фасоль. — И вечно льет чересчур много. А вчерашняя предпочитает патоку.
Порой мы находили в корзинках записки: «Это за тарелки», «Простите за занавески», «Извините за арфу». Дверь мы открывали только глубоким вечером, когда поблизости наверняка никого не было, и всегда ставили корзинку обратно на ступеньку и тщательно запирали двери.
Обнаружилось, что к протоке мне больше дороги нет: во-первых, там теперь дядя Джулиан, во-вторых — слишком далеко от Констанции. Я теперь не ходила дальше опушки леса, а Констанция дальше огорода. Хоронить сокровища и брать в руки камни тоже больше нельзя. Зато я ежедневно осматривала доски на окнах в кухне и, заметив щелку, прибивала новые. По утрам я проверяла, крепок ли замок на парадных дверях, а Констанция мыла кухню. Мы подолгу просиживали у парадных дверей, особенно в дневные часы, когда мимо ходили люди; боковые стекла я тоже забила картоном, оставив с обеих сторон по щели: мы видели всех, а нас — никто. Там играли дети, ходили мимо люди — мы слышали их голоса, чужие голоса, видели чужие злобные лица — они таращили глаза и разевали рты. Однажды к дому подъехали люди на велосипедах: две женщины, мужчина и двое детей. Оставив велосипеды на аллее, они разлеглись на траве — отдохнуть и поболтать. Дети как шальные носились по аллее, скакали по кустам и кружили меж деревьев. В тот день мы узнали, что вместо сгоревшей крыши разросся плющ: одна из женщин украдкой взглянула на дом и сказала, что за плющом и не видно, был тут пожар или нет. Они редко оборачивались к дому лицом, глядели краем глаза, из-за плеча или меж пальцев.
— Говорят, красивый был особняк, — сказала одна из женщин, сидевших на нашей траве. — Когда-то, говорят, он был местной достопримечательностью.
— Теперь он похож на надгробие, — отозвалась другая.
— Ш-ш-ш, — остановила ее первая и кивнула на дом. Потом она громко сказала: — Говорят, им резную лестницу в Италии делали. Очень, говорят, красивая.
— Они ж тебя не слышат, — удивилась другая. — Да и пусть слышат, какая разница?
— Ш-ш-ш!
— И вообще, никто не знает наверняка: есть там кто-нибудь или нет. Россказням местных я не очень-то верю.
— Ш-ш-ш. Томми, — окликнула она мальчика. — Не подходи к ступеням.
— Почему? — Мальчик попятился.
— Там живут дамы. Они не любят, когда тут ходят.
— Почему? — Мальчик остановился у лестницы и со страхом взглянул на дом.
— Дамы не любят маленьких мальчиков, — отозвалась вторая. Эта из ненавистниц, ее рот был виден мне сбоку — точь-в-точь змеиный.
— А что они со мной сделают?
— Поймают и накормят конфетами с ядом; уж сколько неслухов не вернулись из этого дома. И все оттого, что подошли слишком близко. Поймают маленького мальчика и…
— Ш-ш-ш! Этель, ну в самом деле!
— А маленьких девочек они любят? — Девочка подошла ближе.
— Они ни мальчиков, ни девочек терпеть не могут. Девочек они просто съедают.
— Этель, прекрати. Ты же пугаешь детей. Она просто дразнит вас, крошки, она все придумала.
— Не бойтесь, они выходят только по ночам, — уточнила женщина-змея, злобно глядя на ребятишек. — И в темноте охотятся на детей.
— Все равно, — вступил вдруг в разговор мужчина. — Нечего детям к дому подходить.
* * *Чарльз Блеквуд появился лишь однажды. Приехал на машине с каким-то человеком, а мы как раз сидели у парадных дверей, сидели уже долго, день клонился к вечеру, и все чужаки разошлись; Констанция сказала: