Но, на очередном шаге Анна почувствовала, как что–то мешает сделать следующий шаг. Что–то как будто тянуло ее назад. Она непонимающе повертела головой, потом встряхнула ею, сбрасывая оцепенение. И проясняющийся мир донес до нее ответ на ее вопрос. Идти дальше мешала корзина. Свободному движению которой, в свою очередь, мешала человеческая рука. Вернее ее кисть, зацепившаяся за лукошко. Обнаженное человеческое тело плавало в воде, чуть позади Анны. Она развернулась и уставилась на него. Тело было женское, бледное, с тонкими правильными чертами и красивыми формами. Навка? Каким–то обрывком шепота пронеслась мысль в голове Анны. Ее начала колотить дрожь страха, умирать больше не хотелось. Осторожно, она начала выбираться обратно на берег. Ее пальцы почему–то свело, и они никак не хотели отпускать корзину. В результате чего, тянули за собой и ее, и плавающее в воде тело. Оказавшись на твердой земле, Анне наконец удалось справиться с пальцами, разжав их свободной рукой. Освободившись от своего странного урожая, она начала пятиться назад, боясь, что если отвернется, то навья вскочит и набросится на нее сзади. Но, тело было все также неподвижно. Теперь, находясь на мелководье у берега, оно уже никуда не плыло. Зато уплывала корзина, освобожденная Анной от нее самой и, одновременно, от тела. После того, как Анна перестала ее тянуть, рука тела перестала за нее цепляться. И тут ей в голову влезла новая мысль. Корзину Анне плел покойный муж. Она никак не могла дать ей спокойно уплыть. Место страха в ней начала занимать злость. Никому, ни навье, ни богу, ни черту не отдаст она память о любимом муже. И твердыми решительными шагами Анна двинулась к воде. Спасать корзину.
Возвращаясь обратно, со своим драгоценным уловом, она бросила взгляд на навью. Только что у той была масса возможностей утопить Анну. Но та ни одной не воспользовалась. Анну начинали мучить сомнения. Да, женщина была странная, нездешняя. Более того, ее светлые волосы были коротко обрезаны почти до плеч. И Анне никак не приходило в голову, где в округе могли быть такие обычаи. Она остановилась возле женщины и начала разглядывать ее. На ее взгляд, тело было совершенным. Как маленькие статуи на фонтанах у барина. И такое же бледное. Почти белое. Красивое, но ей не пришло в голову сравнивать его с телами красивых барышень. Потому что помимо голубых вен, на коже можно было разглядеть и крепкие мышцы. Не такие как у мужиков, и даже не такие как у нее самой, но все–таки неженские. Именно поэтому в голову ей пришло сравнить его именно с заморскими статуями. Которые выглядели почти точно также. А потом она заметила рубцы и едва заметные следы ожогов на коже. Разбойница? Это бы объяснило обрезанные волосы и мышцы. Но, следующий объект разглядывания, ногти, отверг это предположение. Нет, разбойницей женщина быть тоже не могла. Ее ногти были такими овальными, чистыми, полированными, и они блестели… разбойница не могла так радеть о своих ногтях. Окончательно отбросив мысль о том, что женщина была преступницей, Анна совершенно было успокоилась. Но тут до нее дошло, что она сидит одна, в лесу, с трупом, и солнце уже начинает спускаться за горизонт. И Анна заголосила от ужаса. В этот момент лежащее перед ней тело вздрогнуло. Крик Анны замер на полузвуке. А потом на нее нашло озарение. Она приникла к груди трупа. И наконец увидела, что та, еле заметно двигалась. И горло женщины издавало чуть слышные сипящие звуки. Женщина была еще жива. Потрясенная этим открытием Анна, сняв с себя траурную шаль, начала укутывать в нее женщину. Затем, тщательно спрятав свою корзину в бурьяне, она взвалила женщину на спину и потащила в деревню.
Часть 2
Лизавета Глотова лениво разлегшись на теплом сене псарни, рассеянно дразнила щенков из недавнего помета любимой гончей суки барина. Пятнистые колобки, грозно урча, сосредоточено охотились за оживающим в ее руке узловатым жгутом, скрученным из холщовых мешков. Завтра у Лизы день рождения. Первый день рождения, который она помнит. Вся ее сознательная жизнь состояла из единственного прошедшего года. Год назад мать нашла ее, когда–то давно похищенную цыганами, в лесу без сознания. И после того, как она очнулась, пролежав несколько дней в лихорадке, оказалось, что и без памяти. Она не помнила почти 20 лет своей жизни. Более того, не помнила ни человеческой речи, ни уклада человеческой жизни. Весь прошлый год она училась заново говорить. Благо мать, после работы, не отходила от нее ни на шаг. Говорить Лиза почти научилась. Научилась и управляться с домашним хозяйством. Но полноценным человеком так и не стала. Она сильно отличалась от всех крепостных в поместье. Которые, как и само поместье, казались Лизе какими то нереальными, ненастоящими. Она постоянно ловила себя на мысли, что спит и видит сон. И поэтому, кроме матери, ни с кем не желала общаться. Мать не казалась ей ненастоящей. В ответ на игнорирующее отношение, люди ее не любили. Да и не было у нее особых случаев пообщаться с кем–то, кроме матери, заведующего псарней, нескольких псарей и управляющего барина. Тот явился к ним в дом месяц назад, чтобы узнать, насколько поправилась Лиза, чтобы пристроить ее к работе. Единственные навыки Лизы состояли в домохозяйстве, но, готовить она не умела.
Поначалу, мать, не желавшая надолго отпускать ее от себя, просила управляющего определить Лизу скотницей. К ней в коровник. Но спокойные рогатые животные почему–то шарахались от нее и начинали нервничать в ее присутствии. Такая же ситуация повторилась в овчарне, свинарне и на птичьем дворе, куда водил ее из любопытства удивленный управляющий. Хотя, чему тут было удивляться. В деревне ее прозвали лешачка. Большинство населения, если не все, было уверено, что она не человек вовсе, а чудище лесное, принявшее человеческий облик. И Лизу определили прачкой. Однако, ненадолго. Спустя неделю, возвращаясь домой после работы, она увидела как большой охотничий пес накинулся на дворового мальчишку. Разозленный собачниками во время натаскивания и случайно упущенный ими. В этот момент Лизу охватило какое–то странное чувство. Мир перестал быть нереальным. Он вдруг стал ясным и четким. И откуда–то из глубины ее чувств родились полуобразы странно знакомой фразы: Внимание! Опасность! И тогда она перестала быть Лизой. И стала вниманием, осторожностью и готовностью. Странно обострились инстинкты. И, опять–таки неизвестно откуда, у нее в голове возник четкий план. Моментально оказавшись возле вцепившегося в ребенка пса, она резко просунула руку в открытую пасть. Едва не сломав собаке зубы, которые разодрали ей рукав, оцарапав кожу. Однако, это ничуть не смутило ее. Другой рукой она крепко схватила пса за загривок, прижимая его голову к руке, торчащей из пасти. Собака начала задыхаться и извиваться. И отпустила мальчишку. Тот со стоном откатился к собравшейся вокруг дворне. А Лиза, держа пса в смертельном капкане, смотрела ему в глаза. Потом начала медленно вытаскивать руку из пасти. Холодным спокойным взглядом внушая собаке, что она намного сильнее и в любой момент легко повторит свой трюк. И пес ее понял.