– Вы… чудовище! – взорвалась Аника. – Другие хоть уверены в моей виновности и видят во мне убийцу, а вы, сочувствуя и сострадая, предполагая, что я невиновна, спокойно поведете меня на эшафот! Так приказало начальство! Отговорка для подлецов!
Лицо офицера залила краска стыда. Не в силах найти нужные слова, он непроизвольно открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба.
– Как ваше имя, поручик? – Злость покинула Анику внезапно, как и пришла.
– Андрей… Андрей Андреевич Щеглов, – растерянно ответил он.
– Господин Щеглов, желаю вам здравствовать долгие годы и иметь много детей, абсолютно не похожих на вас! Желаю вашим нерожденным детям жить, не уподобляясь моллюскам, ограниченным раковиной, как человек – приказами свыше, а иметь свое разумение и действовать по совести! Вас я больше не задерживаю! При случае помолитесь в церкви за безвинно убиенную, не без вашего участия, Анику Мозенз! – и она заплакала навзрыд, до боли в груди. – Идите же, я хочу побыть одна, – едва смогла она промолвить сквозь слезы.
– Сейчас распоряжусь – вам принесут Библию и свечу, – сказал офицер, глядя в стенку, козырнул и вышел из камеры. Заскрежетал ключ в двери, и до Аники донесся приглушенный голос поручика: – Надзиратель! Принеси барышне воду, Библию и свечу, да побольше, не огарок какой-то. Ты понял?! Мухой давай!
Через мгновение тюремную камеру заполнила густая тишина одиночества. Обрывки мыслей водили хоровод в молодой головушке, не позволяя ни на чем сосредоточиться. Рыдания перешли во всхлипывания и затихли, только из носа текло и от слез резало глаза. Вновь заскрежетал ключ в дверях, и в камеру вошел надзиратель.
– Всё как вы просили, барышня, – Библия и свеча. Большая Библия и большая свеча! И от меня лично – соломенный тюфячок. Хотя это против правил. Да бог с ними, с этими правилами! Не сидеть же вам, барышня, все время, как свеча, посреди камеры на табурете. Сможете отдохнуть, соснуть часок – лежа-то сподручнее! Здесь я его расположу, удобно будет. Силы вам ой как понадобятся! – с иронией в голосе промолвил он. – Наконец-то все угомонились. В этом крыле тюрьмы мы остались вдвоем – я и ты, барышня, – голос его приобрел зловещие интонации. – Ненадолго! Часа на три-четыре, не больше. Расскажу тебе, что произойдет по окончании этого времени. – Надзиратель засмеялся – зло и ехидно. – К тебе, барышня, зайдут в гости на огонек большой свечи начальник тюрьмы, духовник, врач, дежурный офицер и конвой. Начальник тюрьмы предъявит письменный приказ генерал-губернатора сопроводить тебя в Лысогорский форт для исполнения приговора. Духовник вытрет тебе то ли слезы, то ли сопли, а офицер скомандует караульным взять тебя под белы ручки и в кандалах сопроводить в черную карету для развозки смертников. Там выгорожена махонькая-махонькая клетушка, даже ты согнешься в ней в три погибели, иначе не поместишься. Тебя сопроводит почетный конвой из девяти казаков. Как же, важная персона, чай не каждый день висельников возят! В форте, снова взяв под белы ручки, отведут на один из бастионов, где тебя ожидает большой сюрприз – деревянная виселица с добротной, хорошо намыленной пеньковой веревкой. Комендант форта зачитает приговор суда, и начнется подготовка к казни.
Что ж ты побледнела, барышня? Это лишь слова, а тебе предстоит все это прочувствовать на собственной шейке. Мой тебе совет, барышня, облегчи перед казнью не только душу, но и тело. Вон параша стоит. Ха-ха. Бывают такие курьезы… ха-ха… может и медвежья болезнь приключиться. Ха-ха. Ведь неприлично будет, барышня! Да-с!
Так вот, снимут с тебя кандалы, барышня, поменяют их на кожаный ремешок – он не лучше, подлецы затянут его так, что белы рученьки-ноженьки посинеют. Ненадолго, сама понимаешь. Взойдешь ты на деревянный помост под виселицу, наденут тебе на голову черный балахон, на шею – пеньковый галстучек, чтобы, значит, шейку не простудила. Ха-ха. А шейка тоненькая, барская шейка… И синенькая жилочка на ней так и бьется, как синичка в клеточке. Тук-тук-тук.
Повезет тебе, барышня, если, когда лючок откроется и ты полетишь вниз, шейка твоя сломается – и мучениям конец… Может и не сломаться, вишь, какая ты вся худенькая, легонькая, не за что и потрогать.
Завороженная рассказом, Аника не сразу ощутила на себе его жадно ощупывающие руки. Брезгливо сбросила их.
– Ты не балуй, барышня! – строго проговорил он. – Я тебе дело говорю, а ты по рукам бьешь! Грудки у тебя даром что маленькие, востренькие, как гвоздики.
Так вот, барышня, если у тебя шейка не хрустнет, то будешь задыхаться, задыхаться, а докторишка будет свою трубку поганую к груди приставлять и докладывать, что не кончилась ты еще. Язык покажешь всем, но не маленький и остренький, а толстый и синий. Глазенки вылезут у тебя из орбит, а там, дай Бог, и кончишься…
Это еще не все. Вытряхнут тебя из халата, а под ним ничего нет, я знаю, и засунут в дырявый мешок. Ха-ха. Солдатики будут смеяться и обсуждать твои женские прелести. Бывшие прелести…
Отнесут тебя в сторонку и закопают, как шелудивого пса, – без имени, без креста.
Гутарю с тобой, барышня, вот по какой причине. Ведь ты девица, верно? Не красней, это дело поправить можно и нужно, – он стал слюняво причмокивать, – а то и в могилу сойдешь, не познав мужика! Ведь это дело есть главное в жизни, а ты мимо него пройдешь! Будешь ли ты ходить по райским кущам или кипеть в смоле – мне неведомо, но вот этого дела ты там не познаешь! От него тебе только польза, может, и веселей будет идти на смерть.
Ты носом не крути, не строй из себя ангела! Пока по-хорошему предлагаю… А раз я хочу, кто мне помешает? Мы одни здесь! Хоть брыкайся, хоть голоси, я сейчас для тебя господин – что захочу, то и сделаю!
Он облапил девушку, не давая ей подняться с табурета. У нее перехватило дыхание. Смердящим ртом стал тыкаться в плотно сжатые губы. Вдруг резко рванул ее с табурета и поволок на тюфяк. Косынка спала с русой головы, хлипкие застежки халата отлетели, и обнажилось плечико, что еще больше распалило его животную похоть. Крики о помощи потонули в стенах камеры.
– Кричи, громче кричи, девка! Зови на подмогу солдатиков, они, чай, не дураки, не откажутся! Станут за мной в очередь к твоему телу! – возбужденно шептал он. – Четверо нас будет к тебе, значит, пока последний пройдет, первый снова захочет, а за ним второй и так дальше! Вот такая карусель будет! Бесконечная карусель! Ты должна меня просить-молить, чтобы я двери не открыл солдатикам, а не звать их на подмогу!
Бросив ее на тюфяк, он навалился на хрупкое молодое тело. Его руки деловито задрали халат, стали бесстыдно и властно ощупывать ее. Вседозволенность и безнаказанность порождали в нем безжалостную силу. А вот Анику силы стали покидать. Почувствовав дрожь слабости в ее руках, он запутал цепи ручных кандалов и свел ее руки, обхватив их одной своей, а освободившейся рукой стал шарить у себя в штанах. Его кривые, мерзкие ноги разжали ноги девушки, он вжался в ее живот. Она пыталась сбросить его с себя, но безрезультатно. Надзиратель перестал шарить в штанах, и что-то скользкое и мерзкое коснулось низа ее живота. Аника резко дернулась, и ей удалось немного сдвинуть его.
– Ах ты подлая отравительница! Кабацкая девка! Не нравится? Ты у меня сейчас будешь стонать от восторга! – В бешенстве свободной рукой он наносил ей хлесткие удары по лицу.
Она ошеломленно затихла и прекратила сопротивление.
– Поцелуйте меня, – просто сказала Аника.
– Чего-чего? – Он оторопел.
– Поцелуйте меня, – повторила она и подставила губы для поцелуя. – Ведь вы у меня будете первый!
– Давно бы так, барышня! – одобрительно бросил он, окутав ее гнилостным дыханием.
Усмехнулся, ослабил хватку руки, держащей ее руки, и впился в губы. Аника ответила, широко открыла рот и прикусила ему губу – он завопил, не отпуская ее. Чувствуя соленый привкус крови, она все сильнее стискивала зубы. Он в бешенстве стал вырываться и что-то мычать. Наконец она с сожалением разжала зубы и тут же резко двумя руками ударила его в грудь, сбросила с себя и вскочила, поправляя халат.
Тесная камера не давала возможности разойтись, и они стояли, закипая от ярости, друг напротив друга. По лицу надзирателя струилась кровь, он, бешено вращая глазами, вновь стал приближаться.
– Ах ты зараза! Кусаться! Да я сейчас из тебя отбивную сделаю! – злобно шипел он, подступая с кулаками.
– Успокойтесь, я должна вам кое-что сказать. Минутку спокойно постойте! Ну куда я в камере денусь с кандалами на руках и ногах? Присядьте на табурет, выслушайте, а потом можете делать, что хотите!
Надзиратель недоверчиво посмотрел на нее, какое-то время подумал и опустился на табурет.
– Гутарь, но недолго, и давай без этих твоих фокусов! А то… – он сунул ей под нос кулак.
Аника заговорила спокойным, ровным голосом, сама себе удивляясь:
– Вы, конечно, сильнее меня и силой добьетесь своего, но учтите три вещи. Добровольно я не дамся, исцарапаю вам лицо как смогу. Кое-какие следы уже имеются. Объясняться придется и на службе, и дома. Это во-первых.