Эту предвзято идеализированную картину капитализма восприняло российское население в начале 90-х годов прошлого века с подачи тех, кто нацелился на захват народной собственности путем ее реформирования и приватизации. Они рисовали капитализм в самых привлекательных красках как царство изобилия и свободы, предлагая последовать примеру тех стран, кто идет этим путем. Людям говорили, что рай находится за углом, стоит ввести рыночную экономику вместо плановой, а народные богатства изъять из ведения государства и отдать в частные руки, как наша экономика поднимется на небывалую высоту и мы заживем счастливой жизнью народов преуспевающих стран.
Многие восприняли разукрашенный правами человека фасад капитализма за реальность. Они того не знали (не хотели знать), что за привлекательным фасадом скрывается нечто другое: отношения господства и подчинения, и благополучие одних строится за счет страданий других, будь то эксплуатация работников своей страны или населения зависимых (периферийных) стран, находящихся под господством мирового капитала. Многие из нас знали, что источник достижений развитых стран состоит не столько в частной собственности, сколько в другой культуре и положении в мире, и простой заменой одной формы собственности другой проблема не может быть решена. Причина разного уровня развития стран Северной и Южной Америки была не в том, что в одном случае есть, а в другом нет рынка и частной собственности, а в том положении, которое одни (США и Канада) занимают в системе мирового хозяйства по сравнению с другими (латиноамериканскими) странами. Отсюда недоверчивое отношение многих к предложенной нам тогда от имени МВФ и Мирового банка неоклассической модели рынка. И вовсе не потому, что мы были марксистскими ретроградами, как утверждали наши оппоненты, а совсем по другой причине. Десятилетиями мы изучали и преподавали историю и теорию капитализма не только по Марксу и Ленину, но и по Смиту, Рикардо, Миллю, австрийской школе, Веблену, Кейнсу, Самуэльсону и другим западным экономистам, многие работы которых были переведены на русский язык и были хорошо знакомы советским специалистам. Из них было видно, что рынок и капитализм представляют собой очень сложный продукт длительного исторического развития. Пройти подобный путь в течение считаных дней, как предлагали нам тогда, невозможно. Не надо обладать семью пядями во лбу для понимания того, что в стране, лишенной традиций частного предпринимательства, в мгновение ока не могут появиться эффективные собственники, которые одним махом поднимут экономику на уровень более развитых стран.
Тем более что с высоты марксистского взгляда на капитализм довольно зримо просматривалось его сползание в некое подобное новой Великой депрессии. Массовый характер спекуляций с ценными бумагами (финансализация) не был секретом. Правда, точно никто не знал, когда и чем это кончится. Но такие знатоки капитализма, как Джон Гэлбрейт (1961) и Хайман Минский (1986), выдвигали «гипотезу финансовой нестабильности» (Financial Instability Hypotheses), что было далеко от той гравюрной картины, которую нам рисовали миссионеры рынка. Более того, рекламированные тогда рейганомика и тэтчеризм, снимавшие все преграды экспансии капитала и его проделкам, казались многим содержащими в себе источники будущих осложнений внутри стран и на международной арене. В то время как мэйнстрим разоружал общество, вводя его в заблуждение относительно его будущего, посткейнсианцы открывали ему глаза, вооружая его реалистическим пониманием надвигающихся на него угроз. Понятно, что такая обстановка должна была насторожить каждого непредвзятого человека относительно нашего поворота на неизвестное бездорожье.
Но трезвость в оценке ситуации тогда была не в моде. Спекулятивная нажива принималась как признак здорового успеха, и капитализм подавался нам как выход из ада дефицита в рай изобилия. Для этого была задействована налаженная система тотальной промывки мозгов. Теперь с помощью средств массовой пропаганды можно убедить людей, что черное есть белое – и наоборот. Так и было сделано, и множество людей поверили, что, отдав свое право собственности и накопленные сбережения невесть откуда взявшимся людям, мы заживем лучшей жизнью.
В книге будет показано, что в отличие от названных выше посткейнсианцев, предупреждавших о приближении нового мирового кризиса, неоклассические теоретики (Р. Лукас, Б. Бернанке) доказывали, что «современная макроэкономическая политика решила проблему делового цикла» (Кругман, 2009, Roubini and Mihm 2010) и связанная с ними опасность якобы уже миновала. В таких же успокоительных утверждениях не было недостатка и накануне Великой депрессии 1929-1933 годов, в годы, отмеченные беззаботным просперити. Позиция же Кейнса была другой. С того момента, как он покинул Пражскую мирную конференцию 1919 года, бросив в лицо ее участникам свою книгу о роковом характере принятых ими решений, он стал бить в набат относительно угроз, наступающих на капитализм с разных сторон. Его выступления в им же основанном «Клубе политической экономии», а также газете «Нация» были проникнуты заботой о будущем. Кейнс указывал, что «любовь к деньгам», с одной стороны, стимулирует предпринимательство и выпуск продукции, но с другой – усиливает социальное и имущественное неравенство до степени, создающей угрозу самому существованию капитализма. Свободный рынок (laissez faire) для него, как мы покажем, было не что иное, как безудержный разгул порочной «страсти к деньгам», создающей кричащие неравенства и тем самым несущей угрозу обществу, в котором он жил.
Глубокая тревога о судьбе этого общества захватила Кейнса под влиянием двух драматических событий ХХ века: русской революции 1917 года и Великой депрессии 1929-1933 гг. В отличие от множества других политиков, ученых и других деятелей Запада, он не считал их случайными, а вполне закономерными, возникшими на почве дряхлеющего капитализма. Но, верный ценностям этого общества, целью своей жизни он сделал их защиту перед лицом исторического вызова. Но не путем апологетического приукрашивания язв капитализма, как это делали многие его коллеги, а путем их вскрытия и устранения и, таким образом, его обновления и улучшения.
Никто из западных мыслителей, подвизавшихся на арене общественно-экономической мысли, не проникся этой миссией так, как Кейнс. Его кипучая деятельность и неимоверные интеллектуальные усилия, вершиной которых стала Общая теория занятости, процента и денег, являются еще одним свидетельством того, что великие идеи не возникают на пустом месте, они оказываются под силу тому, кто воспринимает драму эпохи как личную драму. Таким был Карл Маркс, принявший близко к сердцу несправедливости капиталистического общества, угнетенное положение безжалостно эксплуатируемого рабочего класса, и он встал в его защиту. С этих позиций он осветил реальности капиталистического общества с непревзойденной силой и полнотой. Как бы сама эпоха вручает свою судьбу тому, кто острее других страдает от ею же причиняемой боли, ибо только переживаемая обществом драма придает человеку ту остроту зрения, благодаря которой он способен видеть то, что не видно другим. Для XIX века таким был Маркс. Для ХХ века таким стал Кейнс. Правда, Маркс оценивал буржуазию как класс, паразитирующий на теле рабочего класса, и рассматривал проблемы капитализма с позиций защиты его интересов, в том числе и преобразования общества. Кейнс же придерживался противоположных взглядов. Превыше всего он ставил ценности капиталистического общества, а их защиту перед лицом исторического вызова считал главным смыслом своей жизни. Вначале он провозглашал: «Я хочу скроить такое общество, в котором большинство существующих проявлений неравенства и его причин будет устранено». (См.: Скидельски, 2005, т. 1, с. 645). Затем к этому он добавляет существенное уточнение: «Я не хочу уравнивать индивидуумов. Я хочу дать поддержку всякому исключительному усилию, способности, храбрости, характеру. Я не хочу противодействовать преуспевающему, исключительному. Я полагаю, что, если сравнивать человека с человеком, средний класс и даже верхний класс оказывается выше рабочего класса». (там же). Высокомерие к рабочему классу предопределило также его предвзято мещанскую оценку русской революции.