— Никакого. Во всем этом не было ни логики, ни смысла.
И опять быстрые, нервные шаги без конца…
Неожиданно он спросил:
— Моя милосердная кротость — кто так называл свою жену?
— Кориолан.
— Еще один мучитель… Спасибо, Харриет… Нет, я не так начал. На самом деле ты была не добра ко мне, ты была самой собой. Ты, наверное, смертельно устала.
— Ни капельки.
Харриет не могла думать о Кратчли, о его ухмылке и наглом презрении к смерти. Он похож на пойманную крысу. Она старалась вытеснить на самый краешек сознания мучительную мысль о его лице, искаженном предсмертной агонией. Но сквозь ужасные образы и мучительные страхи к ней настойчиво пробивался серебряный голос небесных труб.
— Они ненавидят казни. Все заключенные начинают волноваться. Они барабанят в двери и кричат. Наступает настоящий кошмар… Как звери в клетках… Настоящий ад… Все мы в клетках, только у каждого эта клетка своя… Я не могу вырваться на свободу, сказал скворец… Если бы только можно было хоть на секунду вырваться, или уснуть, или перестать думать… Эти проклятые часы!.. Харриет, умоляю, обними меня… держи меня… разбей клетку, Харриет!..
— Тише, любимый. Я здесь. Мы вместе вырвемся на свободу.
В комнате стало светлее. На небе появились первые солнечные лучи. Предвестники рассвета и заката.
— Не отпускай меня!
Они ждали. На улице было уже совсем светло. Совершенно неожиданно он сказал:
— Черт! — и заплакал, неуклюже и некрасиво. Она крепче его обняла, прижала его лицо к своей груди и закрыла ладонями его уши. Чтобы он не услышал восемь гулких ударов на церковной башне.