Я ещё краем глаза заметил, как Ори рядом со мной в гамак влетел. В подземном виде — есть, чем за рычаги хвататься.
А на экранах ни пса не понять!
Я только дорубил до очевидного — что за ангаром длинный прямой тоннель, а мы прямо в него заскочили, потому и живы до сих пор. А Ори верещит в самое ухо, как подземный солдат со страху:
— Повороты — блестящая ручка! Слушай меня! Вправо! Ещё! Так, прямо!
Пошло попроще. Только ужасно трудно удержатся — ноги до пола не достают, мотает на скорости в разные стороны, назад по инерции относит, как тот самый цветок в проруби. Еле держу эту ручку блестящую. А Ори командует, как будто ничем другим и не занимался никогда — реакция у него вполне охотничья, в космических боях таким цены нет.
Я еле успеваю выполнять — слишком погано себя чувствую. Локоть так болит, что рука почти не слушается, но хуже, что мне не видно, куда едем. За стёклами — чёрная муть, полосы розовые и жёлтые…
— Ори! — кричу. — Ты дорогу-то знаешь?!
— Не отвлекайся! — рявкает. — Влево, ещё влево, вперёд!
Один тёмный ужас, а не дорога.
И вдруг из этой мутной каши как выскочит что-то ярко-золотистое — как торпеда! И сразу — грохот, удар в бок, так что занесло в сторону, еле удержал руль — а Ори визжит нестерпимым визгом, даже в этом шуме слышно:
— Стреляют! Круглые кнопки в ряд! Одну за другой!
Я жму, машина дёргается, грохочет, я жму ещё — и на экранах вспыхивает солнце!
И я всем телом ощущаю, всеми нервами, как наш танк прёт прямо по тому… по горящему пластику, по металлу искорёженному, по костям, по разлитому горючему — и за нами всё взрывается и рушится. И нас швыряет из стороны в сторону и вперёд — и мы влетаем на всём сумасшедшем ходу во что-то твёрдое, и наша машина пробивает его насквозь. Летят в нас куски пластика, осколки стекла — и в дыры врывается ослепительный свет, и скорость падает, падает, скрежет — по ушам, по спинному мозгу — и мы останавливаемся…
И я вижу, что вся передняя часть нашей машины разбита вдребезги, экранов нет больше, а сама машина уже не в тоннеле, а снаружи. Солнышко светит.
А Ори подтягивает ноги в гамак, и скручивается в узел — и его трясёт и выворачивает наизнанку, совсем как человека. И он уже не подземный хозяин — выглядит, как лешак. Правда, как больной лешак, если только такие бывают.
И я выбрался из своего гамака, подошёл к нему и вынес его из машины наружу. Он был лёгонький, как всегда, и я держал его, как девочку, и чувствовал, как его знобит — а Ори всё прижимался ко мне, цеплялся, как котёнок, которого вытащили из воды, кашлял, всхлипывал и бормотал:
— Снайк, как я ненавижу эти подземелья!..
Потом я сел на траву и положил Ори к себе на колени.
Мы как раз попали в то самое место — или, скажем, примерно то самое, где он меня дурачил, прикидывался Адой — и всё такое… Там были эти кусты, лианы, родники… Машина как будто вышибла какую-то заслонку — в скале дыра зияет, а края рваные: никак не камень, а то ли металл, под камень деланный, то ли блестящий пластик. Земля от дыры шагов на тридцать распахана — хоть окоп оборудуй. И стоит солнечное утречко.
— Ори, — говорю, — очнись, дружище. Надо сваливать отсюда, а то слишком уж к гадам близко…
Он голову поднял — усмехнулся.
— Зачем идти, Снайк? Полетели, а?
— Да где уж мне, — говорю. — Рождённый ползать…
И Ори тряхнул головой — и улыбается победительно, как в лучшие времена.
— Что, — говорит, — бродяга, — признал наконец, какой ты есть? Верно, золотые твои слова. Но ладно уж, так и быть. Помоги мне только встать — устал я что-то…
И я опять его поднял, но он выкрутился и встал на ноги. И потащил меня за больной локоть куда-то в заросли. А когда раздвинул густеющий куст — у меня чуть глаза не выскочили.
Стоит между скал на узенькой площадочке моя многострадальная авиетка, и вся ветками закидана. «Фонарь» заперт — и на задних сиденьях лежит Ада. Причём вовсе не спит — вполне себе бодрствующая и живая, не раненая, зато злобная, как тот самый сатана. Потому что очень профессионально связана по рукам и ногам, а рот у неё заткнут моим стерильным индивидуальным пакетом из авиеточной аптечки и сверху завязан платочком. Чтобы не вздумала возмущаться. И её верный меч — только без ножен — почтительно так покоится на переднем сидении, где ей не достать при всём желании.
А я, наверно, переутомился чуток, потому что когда это всё увидал, со мной вроде как истерика приключилась. Я сел на травку и начал ржать. Я чуть не задохнулся, у меня слёзы из глаз потекли — но никак было не остановиться.
А Ори прислонился к борту и смотрит. Ждёт.
— Орёл, — говорю. — Ас. Уважаю. На ходу подмётки срежешь.
Как наморщит носик!
— Совет да любовь, — говорит, — Снайк. Вот, милостивый государь, ваше имущество в целости и сохранности, а я, пожалуй, пошел. Очень уж беспокойно с тобой, душенька.
Делает подленькую улыбочку в своем роде, но вздыхает. И уж слишком демонстративно собирается. И я его поймал за плечи — то есть, он дал себя поймать.
— Моего тут мало, — говорю, — дружище ты мой отважный. Одна авиетка. А жрица — она своя собственная. Её надо выпустить.
Как у Ори в глазах огонёчки вспыхнули! Ничего он не сказал, улыбнулся — и только.
Я авиетку открыл и стал Аду развязывать. И первым делом она хотела съездить мне по морде. Ничуть не изменилась.
— Знаешь, — говорю, — подруга, я ведь могу тебя и связанной выгрузить.
Перестала руками махать. Отплевалась от индпакета и говорит:
— Если бы я знала, Снайк, что ты всё-таки сродни колдунам и якшаешься с нечистым, я б тебя убила ещё на дороге в степи. Твоё общество позорит человека чести.
— Да если б, — говорю, — не наша золотая нечистая сила, вкалывала бы ты в подземных рудниках, или где у них там рабы работают — а потом съели бы тебя, и сказочке твоей — конец. Легко. Так что не плюй в колодец, девушка. Лучше скажи Ори спасибо.
А она посмотрела на Ори — и он немедленно изменился очередной раз. И стал звездоликой лесной кралей с шельмовской рожицей и самой малостью одежонки. И Ада всё-таки плюнула ему под ноги.
— Я, — говорит, — знала, Снайк, что ты презренный развратник. Что тебя любая поганая ведьма может обморочить. Но я не такая. У меня святые цели.
— Ты убила страшную колдунью? — спрашиваю.
— Нет, — говорит. — Но я её видела. В смысле, я видела статую их злобной богини и теперь знаю, где её храм. Вот.
И Ори прыснул в ладошку. А я уже устал смеяться. Только говорю:
— Девушка, не позорься, а!
И Ада как всегда надулась и замолчала. А Ори вдруг спохватился — и торжественно так изрекает:
— Я слышал, ты интересовался самым мощным источником энергии у подземных хозяев?
— Да, — говорю, — солнышко, да! Пирит!
— Ну, — говорит, — они эту штуку называют иначе, но я выяснил точно: это у них самая страшная военная тайна, лучшее из лучшего. Так вот, смотри.
И самым фокусным жестом открывает у авиетки багажник.
А там я вижу этот хвалёный, легендарный, невозможный пирит, из-за которого я во всё это влип. И эта удивительная вещь — самый обыкновенный, даже внешне легко узнаваемый кси-аккумулятор. Ну один в один такой же, как на моём звездолёте. Вылитый. Просто удивительно, откуда у подземных хозяев чертёж — я думаю, им Даргон показал. Господи, боже милостивый, какой был облом…
Я повернулся к Ори, а Ори сиял, как сверхновая звезда и смотрел на меня нежно, и я понял, что не могу я его обидеть ни в коем случае. В конце концов, это мой личный облом.
— Ну что бы, — говорю, — я делал без тебя, дружище! Люблю я тебя.
Что бы вы думали, он на это ответил? Махнул девичьими ресницами и пропел:
— Я тоже.
Дальше всё было просто.
Аду мы подкинули к селению каких-то мирных дикарей, чтобы она купила себе лошадь. Не собиралась она домой возвращаться — то ли подвигов ей не хватило, то ли шило впилось в тайное место.
И мне она только одно и сказала на прощанье:
— В сущности, Снайк, ты не отпетый негодяй. Я бы могла на тебя повлиять в добрую сторону, если бы ты не был таким похотливым и беспринципным самцом. Всё доброе, что в тебе есть, заглушает эта твоя несдержанность. И ты такой неразборчивый, что даже не можешь отличить порядочную женщину от бог знает чего.
— Ах, — говорю, — Ада, я сам себе ужасаюсь, только вот поделать ничего не могу.
— Постарайся, — говорит.
— Непременно, — отвечаю. — Лет через пятьдесят обязательно начну развивать силу воли в этом вопросе. Может и вовсе перестану женщин замечать, как знать.
— Мерзкое, — говорит, — ты, Снайк, животное!
— Спасибо, — говорю, — милая, я тебя тоже люблю. По-братски.
На то мы с ней и расстались. А Ори сделал себе вид ещё прелестней прежнего и улыбался загадочно, и накручивал на палец златой локон.