Не знаю, спал ли кто-нибудь в наступившую ночь, что касается до меня, лихорадочное состояние лишило меня сна. Всю ночь слышались выстрелы и песни, но ни пожара, ни грабежа, даже воровства не было, а город был совершенно без власти. Так кончился этот невообразимый и неожиданный день!
Подробности бегства короля
Богатый портной Гумон, находившийся в верховой национальной гвардии, как человек, приверженный короля, вместе с 60 другими товарищами участвовал в спасении короля. Вот подробности, сообщенные им мне. Утром четверга, часов в [9] 6 король сделал смотр войскам и этому верховому отряду, с намерением убедиться в его расположении. Жаркие «vive le roi»[16] убедили его, что он может положиться на него. Это доказывает, что король уже думал о бегстве в то время, когда назначал министрами Барро и Тьерса… Вскоре после смотра верховой отряд получил приказание вступить в сад Тюльерийский, где никогда не ставили кавалерию: тогда уже не было сомнения, что ему предоставлена была опасная честь [соста] сделать последнюю службу при короле. Около [1] 12 часов Луи-Филипп вышел во фраке с пакетом под мышкой в сопровождении королевы, внуков и одной принцессы на площадь. Он сказал отряду: «J ai abdiqué M-ss, le vois laisse»[17], но с таким жестом, который говорил: вы увидите, что будет после меня. Отряд его окружил и положил во что бы то ни стало вывезти его из Парижа sain et sauf[18] в С.-Клу [Отрядом Гумона. Нашли какой-то.] У обелиска их окружила толпа народа, король хотел говорить, но увлечен был королевой. Нашли какой-то фиакр в одну лошадь, уже заготовленный заранее, посадили туда короля, королеву, двух внуков их (принцесса Немурская села с кучером), отрядили Гумона вперед махать белым платком и кричать: «le roi a abdiqué, le roi a abdiqué!»[19] и помчались, что есть мочи. Народ кричал «браво» при известии об абдикации короля, но у Pont des Invalides чуть-чуть их не схватили. Один человек схватил лошадь за узду у одного ездока, кортеж приостановился, и король рисковал быть узнанным, но опасность миновалась. Между тем в четверть часа были они в С.-Клу, как говорит Гумон. Тут семейство короля вышло перед дворцом, и король сказал: «Ai-je bien fait. Messieurs, dites-le moi?[20], на что отряд, столпившийся около них, ответил [только] криками: «vive le roi»[21], один гвардеец заметил, что если бы Правительство было немного полиберальней – ничего бы этого не случилось. Тогда королева, заливаясь слезами и положив руки на плечи мужа, стоявшего печально с опущенной головой, сказала: «Je vous le présente, Mss, comme le meilleur des hommes, je vous le présente encore une fois comme le meilleur des hommes. Il a toujours voulu le bien de son pays, toujours – mais l'opposition et l'étranger ont juré sa perte»[22]. Потом, обращаясь к отряду тронутому этой сценой, королева прибавила: «Я никогда вас не забуду, господа, никогда не забуду, что вы для нас сделали, никогда». [Многие поцеловать просили] Она дала руку свою близстоящему и удалилась с мужем во дворец. Через три четверти часа они въезжали в Трепор через Версаль [Остальной двор] [Лица двора прибыли в С.-Клу в двух омнибусах.]
[Пятница 25, суббота 26, понедельник 27 февраля]
Первые меры Правительства и происшествия 25, 26, 27, 28 и 29
Журнал «des Débats» [вновь] поразителен. Объявив, что стремительность происшествий не дает ему до сих пор опомниться и что легко поймут чувства, наполняющие его душу, он просит для себя свободы, в которой никогда, говорит, не отказывал другим, и потом на пол-листе своем дает первые декреты нового Правительства. «Presse» требует доверенности к новому Правительству, а во втором своем №, объявляя себя республиканской, призывает народ к порядку. «Siècle» присоединяется к Правительству. «Constitutionnel» тоже. Дюпен, генеральный прокурор, предлагает [отдавать] свершить суд во имя народа. Архиепископ, благодаря народ за уважение к святыне, повелевает молиться за народ и свершить панихиду за убитых: вся и все начинают окружать новое Правительство как единственного представителя порядка.
Между тем, еще в четверг вечером листки журнала «La Patrie»{15} дали имена лиц, составляющих Правительство, именно: Араго, Дюпон, Ламартин, Ледрю-Роллен, Мари, Мараст, Луи-Бланк, Альберт (работник). В страшную ночь, следовавшую за взятием Тюльери, Правительство конституировалось таким образом: Дюпон – президент без портфеля, Ламартин – иностранных, Кремье – юстиции, Роллен – внутренних дел. Гудшо – финансов, Араго – морской, Мари – публичных работ, Карно – просвещения и духовных дел, Бетмон – коммерции, Бедо, потом Сюберви – военный, Куртэ – начальник нац<иональной> гвардии, Каваньяк – Алжирии, мэр города и полиция – Гарнье-Пажес, потом помощником его – Бюшес[23], секретари Правительства – Арман Мараст, Луи Блан, Альберт (: работник). В замешательстве некоторые из этих имен были пропущены, а другие [изменены] не точны.
(X) [В ночь это новое Правительство издало прокламацию Франции об основании нового порядка вещей, объявив себя Правительством республиканским].
(X) В ночь это новое Правительство принимает важное решение: декретирует составление 24 батальонов национальной гвардии подвижной, которым назначено жалование 30 су в день и обмундировка на казенный счет: оно обращает таким образом сражавшихся на улице в защитников порядка и на другой же день направляет их в окрестности Парижа. В эту ночь с 24 на 25 именно самый [отстой] нижний слой народонаселения как столицы, так и окрестностей начинает жечь и грабить. Дворец Нельи обращается в пепел, причем, говорят, в подвалах его погибло до 100 самих зажигателей, упившихся сладкими винами короля; дача Ротшильда{16} в Сюррене предается огню в то же самое время, как он дает в Париже 50 т. на раненых. Разрушения начинаются по железным дорогам: великолепный Аньерский мост, на С.-Жерменской линии мост сжигается, станция тоже, мост в Руане подлежит той же участи, и, наконец, на Северной железной дороге пожар идет до Амьена, начиная с С. Дени. Через несколько дней усилия подвижной гвардии, волонтеров и студентов вместе с локальными национальными гвардейцами и войском останавливают пожары и грабежи. Ряды парижской национальной гвардии пополняются всеми сословиями, и я видел уже на другой день людей в блузах и лохмотьях под ружьем вместе с буржуа, и они составляют полицию у баррикад, занимают мосты, одна часть их (: монтаньяры), захватившая префектуру полиции под начальством Коссидьера, ходит патрулем: город [совершенно] начинает обретать себя и создает себе власть. В пятницу свершается два акта: Ламартин под ружьями и саблями отстраняет красное знамя и признает только трехцветное с известной речью: «трехцветное наше знамя обошло весь мир, а красное только Champs de Mars». Но вместе с тем республика признается окончательно. Второй акт, о котором подробнее впоследствии, – это обязательство доставить работу всем работникам и подарок им – миллион, следовавший Луи-Филиппу, за которым [28 февраля] следует учреждение национальных мастерских и 28 февраля учреждение особой комиссии для организации работ, commission pour les travailleurs[24], которая будет заседать в Люксембурге под президентством Луи Блана и вице-президентством Альберта. [Все воодушевлено, все горит, стрельба из ружей.] Эта мера принята по требованию нескольких тысяч работников, собравшихся у Ратуши. Все движется, горит, возбуждено страшно. Выстрелы на воздух, громыхавшие всю пятницу, однакож начинают умолкать к воскресению. Под этим шумом и беспрестанным напором народа в Ратушу Пр<авительств>во издает декреты [каждый] и прокламации каждый час: 1) Заклады в ломбарде (Mont de Piété) не выше 10 франков отдаются безденежно владельцам, 2) плата по всем обязательствам отлагается для частных людей на 15 дней, до будущего 15 марта, 3) отворяются [все] темницы для всех политических и штатных преступников, 4) все титулы уничтожаются, 5) присяга на новую форму Правительства отменяется навсегда, как обманная вещь, доказанная опытом, 6) суд производится во имя французского народа, и в церкви предложено молиться: Dominum Salvam fac Républicum[25] [Отдельные министерства в свою очередь тоже сделали бесчисленное количество] и, наконец самое важное, в субботу с лестницы Ратуши Ламартин при криках энтузиязмированного его речью народа объявляет уничтожение смертной казни за политические преступления. Отдельные министерства со своей стороны издают тоже бесчисленное количество предписаний. (Как в тетради)
Карно издает два замечательных декрета: [27 февраля] первым – восстанавливается забытое положение, по которому Академия должна послать комиссаров для исследования состояния земледелия, а вторым – открывает учителям [провинциальных] первоначальных школ (école primaire) возможность достигнуть всех ученых степеней и достоинств. Кремье – сменяет консервативных прокуроров, назначает Порталиса генеральным прокурором, который уже начинает процедуру обвинения экс-министров и суд над зажигателями окрестностей, наконец, приостанавливает исполнение всех смертных приговоров. Мари – объявляет начатие публичных работ и главную – работы [для провода новой железной дороги в самый город] на железных дорогах. Гарнье, как мэр, свидетельствует булочников, мясников – и находит, что продовольствия [всем] городу обеспечено на 33 дня, вместе с тем цена на хлеб поднимается. Невозможно описать сверхъестественных усилий Правительства, которое заседало в Ратуше 60 часов сряду, сменяясь и отдыхая попеременно… Первыми исполнителями их поручений, когда они еще не имели никаких агентов, была молодежь Политехнической школы и Университета: они разносили приказания, смиряли народ, спасали драгоценности Тюльери и шли против грабительства. Расторопность их и благодетельное влияние на народ – выше похвал. В пятницу и субботу баррикады еще лежали на улицах, немного сдвинутые в сторону для проезда экипажей, в воскресенье для смотра всей н<ациональной> гвардии и прокламации республики у Июльской колонны (терраса которой по дождю не имела огромного блеска) они были почти совсем сдвинуты; в понедельник 28 февраля баррикады пропали, циркуляция восстановлена совершенно, и только торчали корни срубленных деревьев да лежали на тротуарах обломки отхожих колонн. Кругом начинают слышаться остроты и насмешки над республиканизмом, театры открыты, энтузиазм к республике, которого и вообще никогда не было, делается низким неимоверно. Во вчерашнем, 28 февраля, вторник, довольно крикливом представлении во Французской Опере «La Mutte»[26], возмущение которой показалось мне, между прочим, крайне пошловато, хлопали страшно песням: «La Marseillaise», «Chant du départ» (гимне des Girondins)[27], всем историческим остаткам большой революции 89 и 93 года, но vive la république выходило туго. Это, впрочем, ничего не доказывает, это еще остатки того чудовищного изумления, которое снизошло в пятницу на всех после неожиданного из всех событий. Между тем, республиканское Пра<вительст>во, как единственный представитель управления, получает с каждым днем, неимоверную силу. Около него собираются люди всех цветов. Все маршалы, все генералы, старая оппозиция; Тьерс, Дюфор, Билло, Барро, все духовенство, многие пэры (Гюго сделался, например, мэром одного парижского квартала), наконец, легитимисты, торжественно отказывающиеся от своего идеала герцога Бордосского{17}, и во главе их Беррье [доказывает], что, между прочим, всю их битву с Луи-Филиппом поясняет как мщение. Сказывают, сын Полиньяка записался в н<ациональную> гвардию. Притом же все они рады выйти из лживого своего положения. Теперь самое важное дело – присоединение к нему провинций, из которых покуда получаются самые разнородные, разорванные, неверные известия. Даже [клуб] Кабет со своим «Попюлером»{18} и католические работники (глава их Бюше, как известно, сделался помощником парижского мэра) с «Fraternité» стали за Правительство. Клубы еще [запрещены] не показываются. Вместе с тем есть уже и недовольствие на многочисленные назначения Правительства (оно уже, говорят, завалено требованиями мест), взятые из старых династических либералов. Есть уже и «Ami du peuple» Распайя [но что-то фразист и что-то слишком рано показывается, чтоб иметь силу и право обвинения. Удары его все падают на воздух. Мы будем следить за ходом Правительства], да на днях, вероятно, и «Père Duchêne» покажется.