Ознакомительный фрагмент
– Пришел ответ от Константинопольского патриарха, государь, – сообщил мне Игнатий и, повинуясь моему жесту, присел в кресло у стола для совещаний.
Я расположился напротив.
– И что он пишет?
– Вот, ознакомься. – Игнатий протянул мне грамоту.
Я быстро пробежал глазами написанный на греческом текст, хмыкнул и вернул грамоту патриарху.
– Ишь как витиевато денег просит… Другой бы сразу и не понял.
Игнатий сдержанно рассмеялся. Он был тот еще пройдоха, да к тому же выходцем как раз из той самой стонущей под османами Греции и все прекрасно понимал.
– Ну… главное, чего мы от него просили, он исполнить согласился, – констатировал я. – А денег – дадим. Деньги есть. Да и отбояриваться тем, что, мол, только эвон отвоевали, – уже невместно. С окончания Южной войны уже пять лет прошло…
За эти пять лет в стране многое изменилось. Была окончательно обустроена южная граница. Вторую крепость на Перекопе решили не ставить, она была не нужна, потому что никаких крымских татар в Крыму больше не было. Жалкие остатки этого народа дружно решили убраться куда подальше, рассеявшись по просторам действительно великой Османской империи. Так что южные границы охраняли две крупные крепости, в которых я держал гарнизоны по пять тысяч человек, и две поменьше – Темрюк, отданный мною донским казакам, уже начавшим перебираться на реку Кубань, и Край, заложенный в устье Дона и занятый малым гарнизоном запорожцев[2]. До конца осады Очакова их дожило всего около шести тысяч, и, поскольку Озю-Кале по подписанному мною и Ахмедом I договору снова переходил османам, я предложил тем запорожцам, что решили перейти под мою руку, построить для них новую крепость. Но Сагайдачный с большинством сотоварищей предпочел сохранить как можно больше независимости и уйти обратно на Сечь. Впрочем, сначала он даже сгоряча предложил мне взять под свою руку Сечь, да и все Запорожье. Но это означало немедленную войну с Польшей. А мне следующая война, едва лишь успели закончить предыдущую, была не нужна. Поэтому я поблагодарил его и сказал, что пока отказываюсь от такого подарка. Он понял. Поэтому расстались мы друзьями, и Петро сказал, что, пока он гетман, ни один казак не вынет саблю из ножен, чтобы идти на Русь. Ну и если православному царю снова понадобятся славные воины, то он знает, где их искать… А кроме того, оставил атаманом над теми, кто решился-таки осесть в новой крепости – Крае, своего ближайшего сподвижника Петра Одинца. Ну, типа, им на турку мимо плыть, так пусть лучше здесь свой сидеть будет, чем неизвестно кто. О крестном же целовании ни он, ни я деликатно решили не упоминать…
Также в Азове были заложены верфи. Я сумел выжать из дивана разрешение русским купцам торговать по всему побережью Черного моря и в Истамбуле, причем на тех же условиях, кои имели до сего момента лишь французские и английские купцы и кои именовались вполне прозрачно «капитуляционными привилегиями», а также добился права заложить в Азове верфи, взамен приняв на себя торжественное обязательство – не строить на них военные корабли. Я дал его с легким сердцем, ибо отлично знал, какими уродцами выходили первые петровские корабли. Один из моих высших менеджеров, Коля Галанин, был из военных моряков и до того, как послать на хер наш доведенный до ручки военно-морской флот, успел дослужиться до начальника БЧ. Так вот он как-то рассказал мне, что наши первые кораблики, сделанные неумело и из сырого дерева, разваливались буквально на второй-третий год, в то время как нормально построенные корабли тех лет служили десятилетия. А уже здесь мои ребятки из выпускников царевой школы, что отправились с посольствами, подготовили для меня развернутый доклад по современным технологиям кораблестроения и подготовки материалов для оного. Так что пока в стране не было никакой отработанной системы современного кораблестроения: ни мастеров, ни производства инструмента и корабельной оснастки, не были заложены морильные пруды, а также не было ни моряков, ни штурманов, ни капитанов, ни даже системы их подготовки, – думать о военном флоте было рано. Пусть пока тренируются на торговом…
Но с моряками вопрос мало-помалу решался, ибо я ввел в практику поставку на нанятые моими купцами иноземные суда молодых крестьянских парней для обучения морскому делу. Английские и голландские капитаны брали их очень охотно, поскольку те обходились им совершенно бесплатно, ибо состояли «на царевом коште», включающем не только оплату, но и кормежку. Уже сейчас я имел возможность перебросить на юг около сотни подготовленных матросов. А вот офицерский состав пришлось нанимать из местных крымских и черноморских греков и готов, а также англичан и даже турок. Уж больно быстро росла черноморская торговая эскадра. Впрочем, турок заменяли как можно быстрее. Ибо на азовских верфях строили самый передовой тип современного корабля – голландский флейт, и готовить для турецкого военно-морского флота капитанов, способных управлять такими кораблями, я не собирался. Потом себе дороже обойдется…
Кстати, работающие на моих купцов англичане и голландцы также весьма оценили мою тушенку, но она пока производилась в слишком малых количествах, и большая часть ее шла на армейские склады, поэтому как товар я ее пока не рассматривал. Хотя, обходясь в производстве копеек в семь за двухфунтовую банку, она при продаже тем же голландцам и англичанам по цене уже шестнадцать копеек уходила буквально влет. Так что по поводу нее стоило хорошенько подумать…
Многое изменилось и внутри страны. Так, например, было окончательно налажено печатное дело. В Московской царевой типографии работало уже девять станков, а этажом выше неустанно трудились нанятые за границей граверы. Но уже подрастала и молодая русская поросль, поскольку в стандартный договор, который заключал со мной любой иностранец, обязательно включался пункт о непременном обучении двух учеников. А подавляющее большинство иностранцев были связаны договорами именно со мной. Никто более не мог предложить лучшие условия, как финансовые, так и гарантийные. Впрочем, и отрабатывать я их заставлял по полной программе. Ребятки у себя на родине даже и не представляли себе, что можно так работать. Я их выжимал буквально досуха. Во всех отношениях. В особенности за обучение. Потому что, поскольку мастера нанимались, так сказать, партиями, я заложил в договор и механизм проверки качества исполнения учителями своих обязанностей в этой области. Так, после года обучения все ученики должны были сдавать что-то типа экзамена, на котором определялось, насколько хорошо ученик овладел преподаваемым ему искусством. По итогам первого года лучший из учителей ежемесячно получал прибавку к жалованью в пять гульденов. А вот по итогам второго теперь уже двум худшим учителям, наоборот, срезалось из оплаты по пять гульденов. Так что общая сумма денег, кои выплачивались иноземцам из моей казны за три года их работы, оставалась неизменной, а вот распределение ее менялось. И, как показала практика, это их шибко мотивировало. Поскольку никаких отговорок типа «рюски ошень глюпы» и тому подобное, что, как свидетельствует история, частенько срабатывало во времена Пети Первого, я не терпел. Мол, твои проблемы, дорогой. Не смог обучить этого ученика, потому что глупый, – ищи умного. Хоть на улице кого подбери, а выучи…