Я понял, что он всё уже решил. Причём — не сейчас. Раньше. Давно. Ему не нужен был мой совет, моя помощь.
Ему надо было просто высказаться, высказаться перед совершенно посторонним человеком, потому, что если бы я был другом или знакомым, это означало бы — переложить груз с одной души на другую, а он не хотел этого… Я был совершенно посторонний, даже не из этого города… Встретились — расстались… И всё забылось… Забудется… Или даже не так…
Исповедь.
Вот что это было. Предсмертная исповедь неверующего человека.
— Вы меня не поняли.
Я осёкся.
— Вы меня не поняли. Я говорю не о самоубийстве. Самоубийство — великий грех. Просто если человек не хочет жить — всё случается само… Ничего делать не надо… И… Спасибо вам…
Он встал, кивнул на прощанье и медленно направился к выходу.
Я сидел, не смея что-то сказать, не смея остановить его, просто смотрел вслед…
Мне показалось, что он стал немного выше и держался уверенно. Даже язык не поворачивался назвать его человечком…
Человек вышел на улицу. Остановился на обочине. Запрокинул голову к небу.
Сверху падали мягкие белые хлопья.
Мне казалось, что я вижу, как они падают человеку на лицо и не тают…
Раздавленной собакой завизжали тормоза.
Удар.
— Нет, вы представляете, какой-то идиот вылетел с разгону на тротуар, наверное — с управлением не справился, и прямо на этого очкарика, с которым вы сидели!
Дама уже не казалась заспанной — успела сбегать на улице, узнать все новости…
Не слушая, я потянул к себе истрёпанный листок, развернул.
Это были стихи…
* * *И я когда-нибудь уйдуИ ты уйдёшь…Цветы распустятся в саду,Созреет рожь,Листва сгорит и, возносясь,Сорвётся в лёт,И дождь распутит землю в грязь,И снег падёт…Всем будет всё: и смех и грех,Любовь и кровь,Кому-то временный ночлег,Кому-то кров,И долгий миг, и свет в окне,И взмах руки…И, может, память обо мне —Две-три строки…
Слово «распутит» было обведено, потом перечёркнуто, рядом стояло три вопросительных знака, а над ним — дважды подчёркнутое «размочит» и ещё один вопросительный знак…