Разумеется, успевает Казимир Бляхъ подумать обо всем. О том, что сегодня дважды избежал смерти. О том, как смешно можно об этом рассказать близким, как он ни капельки не растерялся…
На самом деле он все-таки сильно перепуган, просто ноги не держат…
Казимир Бляхъ передергивает плечами и, поспешно отскочив от опасного места на середину мостовой, задирает голову. Из окна третьего этажа, закрыв ладошками нижнюю часть бледного как мел лица и выпучив глаза, выглядывает неловкая барышня.
— Сволочь лупоглазая! — кричит ей Казимир, машинально хлопая себя по бедру, где в прежнее время находилась у него кобура с револьвером. — Вот я тебя сейчас об стену головой, паскуда деревенская!.. Вот я тебя сейчас камнем зашибу, дрянь!..
Он нагибается над мостовой, ищет глазами камень, но, ничего не найдя, подбирает нервно дрожащей рукой острый осколок керамики, черепушку (и череп, и пушка!), и, коротко размахнувшись, швыряет его в обидчицу. Осколок, не долетев даже и до второго этажа, стукается в стену, тихо и нестрашно, и падает на мостовую.
Барышня показывает ему розовый язык и проворно захлопывает окно.
— В милицию ее надо, акт составить, — блеснув круглыми стеклами очков, советует какой-то случившийся здесь служащий в сатиновых нарукавниках. Пойти милиционера кликнуть. Акт составить… дата, подпись…
— При чем тут милиция? — с хмельным напором вмешивается один из мастеровых. — Барышня при чем?.. Энтот хрен моржовый сам виноват. Неча под окном ходить, пялиться…… Ты что тут шляешься, гнида? Кто тебя сюда звал? — наступает он на Бляха, наклоняясь и нащупывая что-то за голенищем сапога…
Ибо по всем законам справедливости Казимир Бляхъ, прозванный даже среди своих Живодером, несмотря на то что счастливо уклонился от горшка, должен непременно погибнуть, хотя бы в знак того, что ни человеческое помилование, ни оплошности неопытного рока ровно ничего не значат перед справедливым приговором, который «обжалованию не подлежит»… Пропуск выписан и окончательное объяснение должно свершиться в назначенный срок.
Тут важен только способ…
Инфаркт? Испугался, мол, горшка, и… Нет, слишком банально…
Ну, хорошо. А что, если, допустим, этот самый пьяный мастеровой да ощерит сейчас зубы, да вытащит наконец-то из-за голенища остро отточенный сапожный нож, и… Спьяну, мол……
Нет, нет, грубо и примитивно… Тем более, что выбор богат.
Тысячи смертей ежедневно проходят мимо каждого из нас, роятся над нашими головами… Тысячи!
— Надо милицию. Акт, подпись… Дата…
— Ты поговори мне, харя морщинистая! — ругается мастеровой, оставив в покое Бляха и наступая на Степана Терентьевича Рогова.
— А ты тронь, тронь, — отступая, звенящим тенорком угрожает Степан Терентьевич. — В милицию попадешь. Мигом акт составят, кто ты есть таков.
— Прибить бы тебя, гнида! Порубить бы тебя в рульку! — плюется мастеровой, но прячет кулаки под кожаный фартук.
Казимир Бляхъ тихо выскальзывает из собравшейся толпы, объясняться с милицией и подписывать акты он не намерен. Хватит с него актов…
— Э-э, черт меня подери! — ругается он, заметив, что поранил острым осколком мизинец и безымянный палец и из ранки сочится кровь…
Бляхъ вытягивает перед собою руку и беспомощно оглядывается: вид крови пугает его с детства.
— На вот, землицей приложи, — сует ему горсть черной земли невесть откуда взявшийся лысый дедок в распахнутом на груди тулупе. — Наплюнь и приложи, оно быстро затянет…
Казимир Бляхъ морщится, не в силах отвести взгляда от пораненной руки. И тогда лысый дедок в тулупе, поплевав в землю, прикладывает комок грязи к его сочащейся ранке.
— Землица-то наша, древлерусская, — бормочет он. — Сила в ей, врагам погибель. Мать-земля сырая… Быстро затянет…
— Антон! Ты что ж лошадь оставил, горемыка! — дергают участливого старика за локоть. — Ушла без привязи, беги, уж почти у Михаила-Архангела…
— Охти, ёшки мои! — вскидывается лысый дедок, всплескивает ладонями и пропадает.
И ни деда этого лысого, ни рыжей его лошади…
Тонкий ход. Весьма тонкий и коварный. Н-да-с…
Сказано же — тысячи!..
…Ровно через три недели, десятого мая, в пятом часу утра в сыром подвале городской тюрьмы совершилась казнь. В числе других иных прочих расстреляны были и Латыш, и Мельник, и Эсер, и Хохол…
Но тихо и бесшумно совершилась еще одна смертная казнь. Именно десятого мая в пятом же часу утра Казимир Бляхъ, по прозвищу Живодер, приговоренный к смертной казни особым совещанием, но спустя время этим же особым совещанием неожиданно и необъяснимо с точки зрения здравого смысла помилованный и выпущенный на поруки, скончался в Первой градской больнице от обыкновенного заражения крови.
Сжег его антонов огонь.