Оба пилота внимательно глядели на проекции ИЛС – на индикаторе лобового стекла.
Вертикальная линия показывала точность захода на полосу по курсу, а горизонтальная линия – показывала точность снижения по глиссаде. Пересечение же двух линий в пределах центрального кружка ИЛС свидетельствовало о нахождении самолета в равносигнальных зонах курсового и глисадного радиомаяков с точностью до трех метров…
– Ноль второй, я Урал 47, ноль первый, я Урал 47, – на полосе ветер встречный пятнадцать, на полосе ветер встречный пятнадцать. Порывами.
– Урал 47, я 02, понял тебя, ветер встречный, пятнадцать, вижу огни полосы, вижу огни полосы.
– Правач* – второй пилот (жаргон) сидит справа от командира Сажал Островой мастерски.
Не даром он был вторым пилотом страны.
Командиром второго президентского борта.
Но каким бы ни было высоким мастерство пилота, в авиации никогда не застрахуешься от случайности. Ведь воздух, на который опираются крылья, это не твёрдая суша.
Тяжелый Ил уже казалось почти завис над полосой, как вдруг от налетевшего порыва ветра, у самой земли образовался какой-то вихревый поток, и какая-то местная потеря давления под крыльями заставила самолет буквально провалиться и с высоты шести или семи метров.
Ил бухнулся о полосу обеими стойками шасси…
Сто пятьдесят тонн самолетной массы с высоты третьего этажа вертикально обрушились на бетонную плиту.
И плиты проломились…
Бывало…
Всякое бывало.
Бывали и более жесткие посадки.
Но здесь было что-то явное не то.
Что то с визгом хрустнуло, самолет как хлыстом гулко ударило снизу…
Тяжелую, несущуюся по полосе машину стало заносить.
Стало сносить вправо.
– Толя, держи! Толя, тормоза, реверс.
– Командир, правую стойку сломало.
– Что? Дай газу правым, выравнивай, выравнивай…
– Смотри, там гаражи какие-то.
– Реверс, Толя, реверс…
Самолет с каким-то неповторимым и неподражаемым воем и скрежетом на всей скорости разворачивало поперек полосы.
Ил сворачивал с полосы вправо. И теперь со скоростью двухсот километров в час он несся на белую железобетонную стену.
– Гаражи, гаражи… – крикнул Леонид.
На этом запись в бортовом самописце, записывавшем все переговоры экипажа, обрывалась.
Следствие, начавшееся сразу же после возбуждения уголовного дела по факту катастрофы самолета Первого авиаотряда администрации президента сразу присвоило делу гриф "строго секретно"…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
С думой об афере – Послушай, любезный, сколько у нас умерло крестьян, с тех пор, как мы подавали ревизию?
– Да как сколько, многие умирали с тех пор, – сказал приказчик и при этом икнул, заслонив рот слегка рукою, наподобие щитка.
– Да, признаюсь, я сам так думал, – подхватил Манилов, – именно, многие умирали.
Н.В. Гоголь МЕРТВЫЕ ДУШИ
ГЛАВА 1.
Глухой стук упавшего тела был почти не слышен. Его полностью поглотил мерный бой дизель – молота, колотившего сваи на соседнем участке.
Тук!
Бумпс!
И ничего…
Только лежит на грязной плите человек, распластавшийся в неестественной позе, да темно-бардовое, почти черное пятно венозной крови расползается по шершавой серой поверхности бетона из-под оскалившейся желтыми зубами неживой головы с черным восточным ежиком жестких волос.
Первым спохватился крановщик, он из кабинки своего башенного крана по рации, по этой "воки-токи" Мэлсу Шевлохову – бригадиру крикнул, что стропальщик со стены упал, а тот уже прыгнул в грузовой подъемник и сразу вниз в прорабскую.
– Исо разбился, – с порога крикнул бригадир.
Игнатьев – начальник второго участка сорок первого СМУ вздрогнул, скривился в нервной гримасе, выругался матерно и одернув с утра выглаженную молодою любовницей модную свою белую рубаху с коротким рукавом, тяжело поднялся из-за стола.
– Я так и знал, что этим кончится, так и знал, – обращаясь скорее всего к самому себе, бормотал Игнатьев, выходя из прорабской.
Со стороны можно было подумать, что человек разговаривает со своей Судьбой или высказывает претензии собственному Ангелу хранителю.
А возле тела уже столпились соплеменники бедного Исы.
Блондинов тут не было.
Один только подошедший Владимир Петрович Игнатьев был блондином, а так – сплошь азиаты со смуглыми не то от загара, не то от природной черноты шеями.
– Мэлс, ты это, ты всех, у кого регистрации нету, всех, кто без оформления работает, давай-ка уведи в общежитие по быстрому, пока милиция не приехала, – скривя губы в какой-то исполненной неприязнью гримасе, сказал Игнатьев, – а этого, Исо накройте что ли чем-нибудь, да и не толпитесь здесь, не стойте как бараны, мертвого не видали никогда что ли?
Надо было звонить шефу.
А может не надо было звонить шефу?
Владимир Петрович, в нерешительности задумался, приняв позу находящегося в смятении Наполеона, когда при Ватерлоо тот узнал о полном провале контратаки своей тяжелой конницы.
Он был красив – Владимир Петрович.
Не даром его любили молодые девушки.
Давно прошло то время, когда прорабы на стройках ходили в брезентовых робах и от них несло водкой и дешевыми папиросами. Теперь начальники строительных участков выглядели не хуже иных клерков из офисов банковского Сити.
Вот и Владимир Петрович на работу приезжал в новеньком корейском джипе в отутюженной белой рубашечке и в пижонских брюках.
На бронзовой от анталийского загара шее поблескивала увесистая золотая цепочка, а на мощной волосатой руке его красиво переливались бликами швейцарские часы с браслетом.
Орёл, да и только.
Прорабы в сорок первом СМУ треста УНИВЕРСАЛ хорошо зарабатывали.
Три тысячи долларов зарплата, да столько же, если не больше – так называемыми "левыми поганками"…
Хватало и на то, чтобы прилично выглядеть в обществе и на дорогие прихоти, вроде очередной юной сожительницы Владимира Петровича.
А вот теперь этому орлу – да камнем и вподдых.
Как некстати этот Исо с шестнадцатого этажа упал!
У этого Исо ни регистрации, ни трудового соглашения никакого…
Звонить теперь Богушу?
Ведь предупреждал прорабов Игорь Александрович – генеральный директор их строительного треста, предупреждал, что вся ответственность за наем "кули", как с остроумным высокомерием в тресте называли среднеазиатских рабочих, вся ответственность ложилась на прорабов. Игорь Александрович Богуш ничего и знать о работе незаконных гостарбайтеров не желал.
Но это он на словах не желал.
А на самом то деле, урезая фонды на зарплату, практически вынуждал начальников участков идти на риск.
– Звонить Богушу? Доложить о Че-Пэ?
Богуш, он конечно поможет замять все это дело, у него есть все необходимые рычаги и кнопки.
Но потом, когда все станет шито-крыто, Богуш спросит Игнатьева, – а на хрена мне такой прораб нужен, чтобы за ним сопли подтирать?
И будет по своему прав.
Богушу такие прорабы нужны, чтобы умели сами за собой прибраться, если потребуется.
Вот уволит Игнатьева Игорь Александрович, где Вова потом такую работу найдет, чтобы шесть тысяч в месяц?
Придется тогда и с мечтой о кирпичном коттеджике расстаться, да и с иными планами тоже. В круиз по Средиземноморью, да новая машина.
А к хорошей жизни ведь быстро привыкаешь.
Нет, не будет он Богушу звонить!
Не будет, тем более не будет, потому что у Игоря Александровича сегодня вроде как юбилей, не то пятьдесят ему, не то сорок пять…
– Слушай, это, Мэлс, – обратился Игнатьев к бригадиру, – ты это, предупреди своих, чтобы не болтали лишнего, скажи им, что руководство денег семье этого Исо соберет, успокой их, а я пока сам до участкового доеду.
И уже направившись к своему почти новенькому "Санта-фе", добавил, – и это, уберите тело с прохода, оттащите его в столярку что ли, да накройте там, чтобы никто не видел, и кровь на плитах замойте. …
Участковым у них был у них капитан милиции Магомед Алиев.
Район новостроек.
Спальный район Сиреневая Тишань.
Здесь вообще много азербайджанцев жило.
Люська – уборщица, что в прорабской подметала, сама из аборигенок, рассказывала, что в местных школах в некоторых классах уже половина черноты. Это словечко у нее не по злобе, а как-то органично по-русски вылетало, как в литературе у Толстова или Лескова слова абрек или басурманин.
Вышли до кафе "Лейла".
Сели за столик, закурили.
Алиев сразу смекнул что к чему.
Хитрые они эти азербайджанцы.
Скоро лет этак через "дцать" совсем местных в резервации загонят.
А ведь еще лет восемь назад ничего у них здесь не было, кроме нескольких лавочек с овощами да арбузами.
– Пять кусков, – сказал Магомед, выслушав прораба Игнатьева, – пять тысяч и этот таджик будет уже моя проблема, а не твоя.
Сказал и улыбнулся во всю ширь своей золотозубой улыбки.
– Пять тысяч за какого-то черного, да ты совсем охренел, капитан, – возмутился Игнатьев, – две пятьсот красная цена, что я не знаю, как это делается? Вывезешь его с моим Мэлсом на свалку, скажешь бригадиру бомжей, чтобы закопали, и дело с концом.