Так постепенно рождались пантомимы «Штангист», «Укротитель», «Человек-шлагбаум». Однажды после концерта, точнее одного из первых концертов, я был особенно радостно возбужден и импровизировал для актеров на закрытой сцене. Из этих импровизаций появились пантомимы «По дороге к тебе», «Сегодня у папы свидание».
Для меня, как для пантомимиста, самым важным всегда будет день 1 ноября 1963 года.
(Обратите внимание, опять 1 ноября, и это не последний раз).
В этот день состоялся мой первый сольный концерт пантомимы «О смешном и грустном» в театре.
Как же это произошло — случайно? По-моему, нет!
Это была, если можно так сказать, закономерная случайность.
Окончив в 1959 году училище, я начал работать в цирке коверным клоуном, и хотя судьба меня бросала из города в город, с арены на арену, мелькали Оренбург, Астрахань, Саратов, и навсегда оставались в памяти красавица Одесса, сказочный Краков и величественный Ленинград, я не забывал о пантомиме, и в каждом из этих городов состоялось по три-четыре вечера пантомимы.
В те же годы я наотрез отказался показывать по телевидению свои цирковые номера, так как считал и считаю, что сделанное и написанное для тринадцатиметрового манежа надо и исполнять там, а главное — лучше всего цирковые номера смотрятся на манеже цирка.
Поэтому по телевидению я выступал и выступаю только со специальной программой (например, «Ревю», «Огонек») или показываю пантомимы. Это привело к тому, что многие зрители знают меня только как мима. Думаю, это не страшно.
Постепенно такая работа привела к тому, что у меня скопилось примерно 23–24 пантомимы и появилась мысль сделать сольный концерт. Когда все уже было готово, я вынужден был уехать с цирком на гастроли в Чехословакию.
Моим товарищам по поездке и мне сразу пришлись по сердцу люди этой страны. Кому может не понравиться неистовый, просто армянский темперамент зрителей Кошиц? Я часами мог бродить по улицам Братиславы, и Дунай оказался не таким, как в песнях, хрестоматийным, — просто красивая шоколадная речка в обертке зеленых берегов. И наконец, первая встреча с Прагой.
Разве осмелюсь я хотя бы попробовать передать словами, какой это город! Нет, Прагу надо видеть, а увидев раз, нельзя не влюбиться. И, как все влюбленные, я, тоскуя от встречи к встрече, вглядываюсь в другие города, пытаясь найти в них черты моей печальной строгой Королевы, украшенной венцом Влтавы с колдовскими мостами, но все бесполезно. Прага на свете единственная.
Трудно быть объективным, правильно оценивать свою работу за последние 3–4 года — для этого нужно время, расстояние. Видимо, поэтому я последние три года и ближайший год, на который строю планы, воспринимаю как один длинный сегодняшний день.
В этом длинном дне был международный конкурс клоунады. Счастливые минуты в театре на Забрадли и позже, в 1966 году, в театре Иржи Волькера. Серьезная, настоящая творческая работа еще раз в Московском цирке и многое другое в разных городах, на разных аренах и сценах в теле- и кинопавильонах. Были досадные и обидные неудачи, были падения, буквальные пиления, после которых долгие дни разглядываешь белый потолок.
Но плохое забывается, а думая о будущем, мечтаешь сделать то, что еще не успел.
Почему я, как и многие современные актеры, на арене, в театре и кино предпочитаю молчание? Это неправда. Разве пантомима — молчаливое искусство?
Разве вы не слышите, как стонут руки Марселя Марсо, пытаясь разогнуть железные прутья бесчисленных клеток?
Вас не оглушает рев толпы после каждого «поворота», «трюка», когда мим сражается впервые в жизни с быком во время корриды?
И вас не оглушает свист толпы, когда наш герой терпит неудачу?
Мир пантомимы полон звуков и красок. Вспомните весь в камнях и блестках костюм укротителя из пантомимы «Укротитель тигров» или замасленную спецовку шофера.
Разве нельзя не заметить безвкусный, аляповатый стиль гостиной в пантомиме «Ее день рождения»?
Гремит и грохочет, смеется и аплодирует, шумит вокзалами и поет с эстрады, и тихо шепчет слова любви Огромный Мир, и миму ничего не стоит перенести нас из конца в конец, рассказать о большом и маленьком, трагическом и смешном.
Рассказывать о мире, где живут рядом Добро и Зло, и о том, что человек обязательно победит злое начало в этом мире, в самом себе.
Как трудно быть комиком!
Это знают только сами комики. Жалуемся мы на это постоянно, но…
Однажды, в одном из интервью, мне, кажется, удалось сформулировать эту мысль: «Клоун — не профессия, это — мировоззрение». И уж коль вы так смотрите на мир, чем бы вы ни занимались, вы останетесь клоуном. Мне всегда кажется, что клоунада или комическая пантомима, комический фильм сродни сказке, где может быть и очень страшно, но все абсолютно серьезно и всегда грустно, несмотря на счастливый конец, грустно, потому что кончается сказка.
Планы, планы, они роятся в мозгу, вытесняя один другой и рождая новые.
По-моему, сегодня происходит смешение жанров и не только жанров, но и разных по форме искусств.
Меня сегодня наряду с эксцентрикой, пластическим выражением комического сюжета, волнует цвет. Мне его не хватало на эстраде и в цирке. Свои киносценарии я пишу в «цвете», мне хочется «организовать» цвет, как это сделали Клод Лелюш и Жак Дени.
Мне кажется, огромные возможности и новые приключения ждут моих романтических и смешных героев в цветном мире. Это усилит контраст между трагическим и смешным, выплеснет и раскроет перед зрителем чистые, нежные краски их чувств. Цвет должен стать в комедии дополнительным компонентом, и хочется верить, что тот день не за горами.
Вечер… По своей давней привычке я иду пешком…
Куда? Может быть, меня ждет пыльный павильон киностудии и ослепляющие «диги». Может быть, переполненная чаша цирка, на золотистом донышке которой так тяжело работать, а может быть, знакомая и таинственная сцена, медленно раздвигающийся занавес, обнажающий все самое сокровенное, что есть у тебя на душе… Я не знаю.
Я знаю, что каждое утро я должен проводить за письменным столом, иначе придешь пустым и тогда уж лучше не выходить из дома.
Осень… я иду по улицам большого города. Уже почти коричневый, мокрый кленовый лист мелькнул под фонарем и упал к моим ногам, вот и еще один отдал все свои силы, чтобы весной появились зеленые побеги. Я влюблен в осень. Осень — это чудесное Завершение Открытий. Открытий, в которых начало Новых Начал.
Диплом
Мать долгих двадцать лет мечтала, чтоб ее сын был «не как все». Сама она родилась и выросла в Марьиной Роще и все у нее было, в общем, как у людей: трудное детство, восемь сестер и братьев, война и муж, погибший на фронте, и голодные послевоенные годы — все как у людей, обычных людей в Марьиной Роще, и страстно она хотела, чтоб сын ее был «не как все».
Правда, фантазия матери в выборе профессии для сына дальше переводчика где-то в посольстве не шла. Да и трудно это, тренировать фантазию, когда тебе едва исполнилось двадцать лет и ты уже шьешь по двадцать часов в сутки варежки с одним пальцем на правой руке — такая уж мода была во время войны — и когда эта мода прошла и Марьина Роща снова зацвела своими скверами, мать за те десять лет, пока не срубили ясени и не поставили серые кооперативные коробки, сумела вырастить сына, на последние гроши покупала книги, на чтение которых у самой не оставалось времени. Надев очки, она шептала малознакомые прекрасные имена на обложках: Куприн, Стендаль, Андерсен, и уж очень трудное, самое трудное Ан-ту-ан-де-Сент-Экзюпери — господи, разве выговоришь!
А сын вырос, по старой традиции Марьиной Рощи, прекрасно бил обеими руками не только на ринге, был дерзок и смел на экзаменах в своем каком-то непонятном то ли театральном, то ли еще каком «искусственном» институте. И когда старые профессора ставили в пример его скромность, талант и воспитанность, они не удивлялись, что его мать кончила всего четыре класса, они видели ее руки.
И для матери наступил счастливый день: сын, который зарабатывал неплохо и на которого не могли насмотреться соседи, наконец сделал для нее главное — принес то, что она долгие годы ждала, то, чего не имела ни она сама, ни ее подруги: диплом о высшем образовании.
Мать стояла во дворе у корыта, а соседка тетка Фрося сидела на скамье и лузгала семечки, когда сын, пританцовывая, шутливо бросил матери бордовую книжку.
— Держи, ма! Все! — и убежал. — Скоро буду-у-уу!
Она вытерла руки, раскрыла диплом, и непрошенные слезы искривили двор и тетку Фросю на лавочке.
— Что там такое? — поднялась тетка Фрося.
— Клоун, — прочла мать дрожащими губами, а тетка Фрося, обнимая ее, сказала:
— Ну чего ты расстраиваешься, небось это тоже профессия.
Шар на ладони
В цирке люди делают сложнейшие трюки. Они летают под куполом, жонглируют десятком предметов и еще стоят на руках, и этому, я утверждаю, особенно трудно и сложно научиться.