В нос ударил уже знакомый запах крови. Не успела я предположить, почему в спальне отца так пахнет, как услышала его скрипучий усталый, но все равно злой голос:
— Сафира подойди ближе ко мне.
Я не посмела ослушаться, хотя от страха подгибались колени. Где же мамочка? Она всегда старалась находиться рядом, когда отец желал видеть рядом свою пока единственную дочь и наследницу. По — прежнему не поднимая взгляда от пола, медленно приблизилась к огромной кровати с тяжелым бархатным балдахином, подобранным золотыми плетеными нитями.
Набравшись смелости, я посмотрела на отца и задрожала от ужаса. Он лежал облаченный в белую рубаху, прикрытый до паха цветным покрывалом. Я не видела лица, мой взгляд был прикован к окровавленным тряпкам внизу его живота. Нона начала менять эти тряпки на сильно пахнущую травами влажную тряпицу, и когда положила повязку на кожу, отец зашипел от боли. При этом он резко выбросил руку и, больно впиваясь когтями в мою кисть, подтянул к себе и с ненавистью зашипел:
— Полюбуйся, доченька, что твоя мать с твоим отцом сделала. Пыталась зарезать меня, лживая сука… хотела прервать мой род. Великий род драков Дернейских!
Не смея смотреть ему в лицо, я рванулась прочь, но он крепко сжимал мою руку. Рыдания подступили к горлу, слезы вот — вот выльются наружу. А в голове билась лишь одна мысль: «Где мамочка?»
Знахарка прикрыла тряпочку, пропитанную лечебными травами, парой толстых и сухих, и хрипло произнесла:
— Мой лорд, вы сильный драк, и эта рана больше не угрожает вашей жизни, об этом я позаботилась. Берегите свое единственное дитя. Леди Амалия выполнила свою угрозу — больше вы не сможете зачать потомства.
Отец с ненавистью оттолкнул меня, да так сильно, что я больно ударилась о каменный пол. Начала приподниматься на руках, но тут, неожиданно заглянув в проем между полом и днищем кровати, заметила с другой стороны комнаты роскошное желтое платье матери. Затем, замерзая от ужаса, поняла, что это ее окровавленное тело. На меня смотрели мамины мертвые тусклые серовато — желтые глаза, а не золотистые как раньше. Крик застрял в горле, когда отец яростно прошипел:
— Будь ты проклята, Амалия! Будь уверена, я найду способ отомстить тебе… — голос его сочился ненавистью, словно ядом, отец немного помолчал, и после передышки озвучил видно только что пришедшую в голову идею. — За твое предательство ответит дочь, я позабочусь, чтобы она прожила достаточно долго, чтобы успеть продолжить мой род, но каждый день она будет проклинать тебя, Амалия!
Раненый несколько раз судорожно, болезненно вдохнул и выкрикнул:
— Сатис!
— Я здесь, лорд Калем! — откликнулся стоявший неподалеку мужчина, тут же направившись к кровати.
Перед моим лицом возникли огромные начищенные сапоги. Заставив задохнуться от боли и очередной потери, а отец приказал их хозяину:
— Сальму выкинуть за ворота замка. Моя дочь достаточно взрослая, чтобы самой заботиться о себе. Оставить только гувернантку. Драка из рода Дернейских не может быть безграмотной и невоспитанной.
Старая няня метнулась мимо меня, рухнула на колени перед кроватью своего лорда, протянув к нему руки, взмолилась:
— Лорд Калем, пожалейте, она же ребенок, ей всего пять лет! Она не может отвечать за грехи леди Амалии, ведь Сафира — ваше дитя, плоть от плоти.
— Замолкни! — глухим от злобы и физической боли голосом приказал лорд.
Сатис схватил за шиворот Сальму и поволок прочь из комнаты. Старая женщина никак не могла подняться на ноги, путаясь в длинных юбках, плакала и прощалась со мной взглядом. Не знаю, что произошло дальше, передо мной все еще стоял мертвый взгляд мамы и горестный — няни. В один миг я лишилась всех, кого любила, и кто любил меня. По спальне отца разнесся высокий пронзительный детский крик, наполненный болью и отчаяньем, и когда чья‑то оплеуха вновь свалила меня навзничь, поняла, что кричала именно я.
* * *Наверное, этот печальный душераздирающий крик маленькой девочки по имени Сафира, потерявшей в один день мать и няню, заставил очнуться, вырваться из тьмы, так долго окружавшей меня.
В нос ударил запах горящих смолистых поленьев — такой же, как у нас на даче, когда папа разжигал камин в сырую погоду, — еще восковых свечей и застарелого пота. Не в силах открыть глаза, прислушалась к своим ощущениям: неимоверная слабость охватила все тело, словно я желе, готовое растечься в любой момент, стоит только пальцем пошевелить. В области солнечного сплетения сильно болело. То ли живот, то ли грудь — сложно разграничить. Но мне кажется, именно эта выворачивающая наизнанку боль, став моей невольной союзницей, помогла удержаться и не вернуться в тот «разрыв», не раствориться в темноте…
Неожиданно надо мной что‑то зашуршало, потом раздался женский голос. Из короткого предложения я сначала не поняла ни слова — язык был странным, совершенно не знакомым. Чья‑то рука почти невесомо коснулась моей, погладила предплечье. Снова кто‑то начал говорить, и в этот миг у меня в голове будто щелкнуло что‑то — я начала различать отдельные слова. И чем дольше говорил этот тихий голос, тем понятнее становилась чужая речь, словно выплывала из глубин воспоминаний на поверхность. Последние слова я точно поняла:
«Открой глаза, дитя мое, Всевышний простил тебя. Все изменится к лучшему, грехи остались в прошлом, небесные врата закрылись пред тобою. Тебя вернули на грешную землю».
Открыв, наконец, глаза, я уставилась на обращавшуюся ко мне женщину. Передо мной на краешке кровати сидела, судя по одеянию, монашка — в черной сутане — балахоне, темном плате до плеч, завязанном под подбородком тесемочками — натруженной суховатой ладонью поглаживая меня по обнаженной руке и успокаивающе воркуя.
Я сфокусировала взгляд на лице незнакомки, покрытом тонкой сеточкой скорбных морщинок и посмотрела в ее грустные печальные глаза. Встретив доброжелательный взгляд, я судорожно вдохнула, от чего место, где обосновалась моя союзница — боль, вновь вспыхнуло. Прилагая неимоверные усилия, я с трудом приподняла удивительно тяжелую руку и дотянулась до места сосредоточения боли. Правда, не острой, а глухой, застарелой. Так и есть — под одеялом чувствовалась повязка. Кроме того, с каждой секундой я лучше ощущала свое тело, но в тоже время происходящее воспринималось как нереальное. Вроде бы вижу, ощущаю, но что‑то идет не так, но вот что именно?..
Заметив, что я пошевелилась, женщина быстро затараторила, немного наклоняясь надо мной:
— Не волнуйтесь, миледи, рана заживает. Кризис миновал. Это чудо, что вы выжили. Вы перестали дышать, сердце не билось, даже свеча потухла. Я начала молиться за вашу душу, и в этот момент свеча сама… сама вновь загорелась. Неожиданно вспыхнула так ярко, высоко, а следом вы закричали и очнулись. Это настоящее чудо! И в нашей обители… Вторые сутки вас караулим, и вам с каждым часом становится лучше.