Я укрылся с головой и затих. В ногах у меня копошились таинственные липкие гады. Во мраке звенели непонятные бубенчики.
По одеялу строем маршировали цифры и буквы. Временами из них составлялись короткие предложения. Один раз я прочел:
«Непоправима только смерть!..»
Не такая уж глупая мысль, если вдуматься…
И в этот момент зазвонил телефон. Я сразу понял, кто это. Я знал, что это — Таня. Знал, и все.
Я поднял трубку. Из хаоса выплыл спокойный Танин голос:
— Привет! Мы в Австрии. У нас все хорошо… Ты выпил?
Я рассердился:
— Да за кого ты меня принимаешь?!.
— Нас встретили. Тут много знакомых. Все тебе кланяются…
Я стоял босой у телефона и молчал. За окном грохотал перфоратор. В зеркале отражалось старое пальто.
Я только спросил:
— Мы еще встретимся?
— Да… Если ты нас любишь…
Я даже не спросил — где мы встретимся? Это не имело значения. Может быть, в раю. Потому что рай — это и есть место встречи. И больше ничего. Камера общего типа, где можно встретить близкого человека…
Вдруг я увидел мир как единое целое. Все происходило одновременно. Все совершалось на моих глазах…
Моя жена сказала:
— Да, если ты нас любишь…
— При чем тут любовь? — спросил я.
Затем добавил:
— Любовь — это для молодежи. Для военнослужащих и спортсменов… А тут все гораздо сложнее. Тут уже не любовь, а судьба…
Потом что-то щелкнуло, и все затихло.
Теперь надо было уснуть в пустой и душной комнате…
Июнь 1983 года Нью-ЙоркПослесловие
«Заповедник» писался и вчерне был закончен в 1978 году, последнем году пребывания Сергея Довлатова в Ленинграде. Завершен в Нью-Йорке в 1983 году и тогда же вышел отдельной книгой в эмигрантском издательстве «Эрмитаж».
Представляется важным, что «Заповедник» оказался первой книгой Довлатова, изданной на родине, в Ленинграде. Я хорошо помню: в издательстве «Васильевский остров» мы сдавали ее в набор 29 августа 1990 года — через пять дней после смерти писателя в Нью-Йорке.
«Заповедник» написан в широко представленной отечественной литературной традицией жанре повести и поднимает типично русские вопросы. По виду — реалистические: отношение среды к человеку, данное через описание нравов современного автору общества. Подспудно же вопросы, разрешаемые писателем, оказываются вполне романтическими: драматическая история жизни обреченного на непонимание творца. В сущности довлатовский «Заповедник» — это та же самая довлатовская «Зона». Так сказать, «Зона для гениев».
Выбранные автором декорации — места ссылки Пушкина, на фоне которых развиваются события, — органически соответствуют накопленному Довлатовым к концу семидесятых духовному и душевному опыту. И не только им одним, но всей отключенной от гражданского бытия культурой советской поры. Довлатов никогда не называл себя сколько-нибудь ярким ее представителем. Он им был.
Сюжетный замысел «Заповедника» связан с этим обстоятельством самым прямым образом. Вымышленная, но художественно достоверная правда сюжета повести заключается в том, что главным ее героем избран… Иосиф Бродский. Был в жизни поэта такой эпизод, когда он пытался уберечься от ударов советской судьбы в Пушкинском заповеднике. Хотел получить в нем хотя бы место библиотекаря. Но и этот скромный номер не прошел — не взяли его ни в библиотеку, ни куда-либо еще.
У Довлатова эта история вызвала далековатую, но точную ассоциацию: полтораста лет тому назад Алексей Вульф из Тригорского видел (судя по его дневникам) в ссыльном Михайловском соседе лишь столичного дэнди, занятого «наукой страсти нежной». Он и понятия не имел, что общается с величайшим национальным гением России. Нас изумляло, что люди, изучившие дневники Вульфа — тем более жизнь и творчество Пушкина, сберегающие память о нем для потомков, — по-прежнему и так очевидно глухи к явлению живого таланта.
Помня и думая об этом сюжете, Довлатов и принялся за повесть. Забравшись в Пушкинские Горы, он пережил схожую коллизию в масштабе собственной биографии. Гением он себя публике не представлял. Но и не скрывал принадлежности к не слишком лояльным питерским литературным кругам. При мне как-то показал «ни с того ни с сего» одному из работников заповедника первую свою публикацию в крамольном и запрещенном «Континенте». И тут же услышал: «Подумаешь, буря в стакане воды».
Достоинство довлатовской позиции в «Заповеднике» очевидно: ни к кому из персонажей автор не относится со злым чувством, какую бы досаду ни вызывали у него порой их так называемые прототипы. Там, где любое общественное мнение подозревает в человеческом поведении умысел и злую волю, Довлатов-прозаик обнаруживает живительный, раскрепощающий душу импульс. И в этом смысле назначение его прозы истинно романтическое и поэтическое.
Андрей АрьевПримечания
1
Искаженная цитата. У Пушкина — «народная тропа».