В этот вечер он не работал, а на кухне «Тяни-Толкая» заправлял его сменщик, Вацлав.
Выходной день.
Когда часы пробили пять, Хесус достал из гардероба свой единственный костюм, оделся и пошел в церковь. Он хотел успеть до вечерней службы. Посидеть в тишине, прочесть пару молитв, услышанных от Хромой Лошади. Конечно, старый зек молился другому Богу. Но Хесус считал, что это не главное. Главное – смысл, заложенный в произносимые слова. Если честно, Хесус даже не был уверен, что верует. Но от этих посещений церкви ему всегда становилось легче. Будто катишь-катишь камень вверх, и вдруг кто-то берет, и подставляет плечо. Ненадолго, но как раз настолько, чтобы перевести дыхание. Наверное, так и работает Бог. Все остальное – работа человека. Бог дает силы, а человек ими распоряжаться. Все верно. За все ошибки человек должен платить сам, иначе, какое у него право получать награды за успехи? Свободы без ответственности не бывает. Это тоже слова Хромой Лошади.
Войдя в церковь и сев как обычно на последнюю лавку, Хесус закрыл глаза и прошептал:
– Господь Бог мой, отец живого, повелитель мертвого, старший старших. К тебе направляю слова свои, тебе внемлю, тебе верю. Спасибо за дни мои, и за ночи мои спасибо, за кровь в моем теле и за огонь в моем очаге. Ни о чем не прошу у тебя, ибо все ты мне дал при рождении.
Хромая Лошадь учил, что повторять молитву надо до тех пор, пока слова не потеряют смысл, а мысли не унесутся бесконтрольно куда-то вдаль. Но у Хесуса так не выходило. Иногда почти получалось, но он тут же понимал, что думая о своем перестает молиться. Наверное, ему не хватало ума для того, чтобы делать два дела одновременно. Хотя Хромая Лошадь думал, что ему просто не хватает опыта, потому что молиться надо учиться, как и любому другому делу.
Хесус начал молитву заново, но дверь скрипнула и в церковь вошел незнакомый грузный старик. Он огляделся, нашел глазами Хесуса и направился прямо к нему.
– Привет, – сказал старик удивительно глубоким голосом, – мне сказали, что я смогу найти тебя здесь.
– Меня? – удивился Хесус.
– Ты же Хесус Муньос? Малыш, мать его, Хесус?
Хесус насторожился. Никто из его прежней жизни не знал о том, что он перебрался на Иво.
– Да не волнуйся ты так, – поморщился старик. – Мне про тебя рассказал Бруно Чавес.
– Я не знаю никакого Бруно… Как вы сказали?
– Чавес, – сказал старик, подсаживаясь к Хесусу, – ты называешь его Кубинцем.
– А, Кубинец… И что он про меня наговорил?
– Почти ничего. Я и без него немало про тебя слышал. Раньше. Однажды, на Вестеросе даже собирался зайти в ресторан… Как его? «Кокер»…
– «Квакер».
– Да, точно. Хотел попробовать знаменитый чешский гуляш от легендарного маэстро Малыша Хесуса. Не успел. А потом… Потом было уже поздно, ты загремел за решётку. И вдруг такое совпадение. Мы на одной планете.
– Я давно не готовил гуляш, – мрачно ответил Хесус. Ему не хотелось даже мыслями возвращаться в прошлое. Надо было верить в будущее и жить настоящим.
– Да и не надо. Я хотел увидеть тебя своими глазами и высказать свое почтение. И заодно предложить работу.
– У меня есть работа, – все так же настороженно ответил Хесус.
Старик достал из кармана визитку и положил на скамью между собой и Хесусом.
– И все же, если вдруг передумаешь, свяжись со мной. Меня зовут Алекс Тетерски.
4
Томми
Похоже, авиетка была неисправна. Она странно, с надрывом, гудела, и то зависала на месте, то вдруг принималась летать кругами, мелко вздрагивая.
Томми проснулся еще затемно. Натянул старую вылинявшую ти-шотку с изображением диснеевского Джаббы Хатта, взял комбез, но тут же отложил в сторону, – от него уже попахивало. Надел джинсы, желтую жилетку из фиберкапрона с надписью FREEDOOM во всю спину, старые армейские говнодавы и бейсболку.
На тумбочке у кровати белел в утреннем полумраке прямоугольник пластика. Визитка. Алекс Тетерски. Тот самый тип, который подошел к нему вчера и предложил работу. Дескать, он хочет открыть свой бар, и в нем будут играть только оригинальную музыку, и бла-бла-бла что-то там еще. Бар «Хилли Кристалл». В честь какого-то чувака из мохнатого прошлого, о котором никто не помнит. Еще один клуб, который просуществует пару месяцев и сдуется. За два года на Иво Томми на такие насмотрелся.
Надо было сразу послать этого Алекса. И какого черта Томми приволок домой его визитку? В этой норе и так хлама полно.
Он как раз потянулся к тумбочке, чтобы избавиться от визитки, когда услышал это странное гудение.
За окном, на уровне двенадцатого этажа ходила кругами авиетка. Из новых, с одним центральным винтом, модель «Капри-что-то-там». Судя по красному кругу на борту, аппарат принадлежал пожарному управлению. Судя по странному поведению, мозги у него спеклись вкрутую.
Томми почти не задумываясь потянулся за консолью, водрузил ее на подоконник и врубил запись. Интересный нойз. С внутренним пульсом. Томми любил такие.
Вообще-то времени у него не было. Не успеешь на первый утренний фуникулер, можно вообще из дома не выходить до самого обеда. Во-первых, основная волна роботяг уже пройдет мимо «Барабана» и унесет свои деньги. Во-вторых, с гитарным кофром можно и не пытаться влезть во второй и третий фуникулеры. Час пик, старичок, тело и кровь Вавилона. Люди едут на головах друг у друга.
Но Томми не мог заставить себя выключить запись. Городские звуки были его слабостью, страстью, его единственными родственниками и друзьями. Из них он создавал собственную музыку. На них охотился и даже расставлял силки. По городу было спрятано двенадцать древних диктофонов, которые только и делали, что писали городской нойз. Раз в неделю, отработав «Под Барабаном», Томми обходил свои угодья и перекачивал записи в память консоли. Звуковое гуми, мусор, отброшенное человечеством эхо случившегося.
Авиетка вдруг задымилась, дернулась в сторону, а потом круто пошла вниз и в сторону, к складу стальных конструкций для нового уровня. Над ребристой крышей склада авиетка на мгновение замерла, судорожно дернулась и расцвела хризантемой пламени. Сработал механизм самоуничтожения. Вниз опустилось лишь облако золы, безопасное для людей.
Томми выключил запись и посмотрел на консольной таймер. Фуникулер ушел три минуты назад. Можно больше никуда не торопиться. До двух часов, когда роботяги двинут на обед, «Под Барабаном» ловить нечего.
Томми подошел к тумбочке, взял в руки визитку. Была у него знакомая, еще на Бета-Массачусетсе, которая любила повторять, что за спрос денег не берут. Впрочем, она тут же замечала, что за посмотреть и потрогать придется раскошелиться.
5
Алекс Тетерски
Над восточным горизонтом медленно поднималось солнце. Естественное, а не искусственное, – Водолей Кертиса, похожий на око страдающего гепатитом Саурона. Оно вышло из-за горизонта третьего уровня на три часа позже искусственного светила Синдзюку – такая вот магия цифр. И так будет до тех пор, пока орбиту не выправят окончательно. Но пока это невозможно в силу проектных норм. Алекс ни черта в этом не понимал, но был рад странному чуду – восходу после восхода. Пройдет совсем немного времени, и искусственное солнце отключат. Останется только Водолей. Кстати, второе имя звезда получила в честь фронтмена Joy Division, Яна Кертиса.
Алекс Тетерски сидел на пластиковом стуле у входа в свой новый бар и любовался горизонтом через очки, купленные специально по этому случаю. Сейчас не трудно сделать элементарную операцию по вживлению чувствительных фильтров. Их проводят в любой аптеке при супермаркетах, а детям делают и вовсе бесплатно на третьем месяце жизни. И Алекс даже пошел как-то в аптеку именно с этой целью, но вдруг свернул, зашел в строительный магазин и купил спецочки. Черт знает, почему. Хотя, с другой стороны, все предельно очевидно. Это как ставить бампер от новой тачки на морду старому потрёпанному внедорожнику. Можно. Но не стоит. У каждой вещи свой срок службы, а человек для вселенной не более чем мыслящая вещь. Рано или поздно наступает момент, когда проще купить новую, чем улучшать старую.
В баре грохотали рабочие. Собирали сцену, насест для звукооператора и новую барную стойку. Пятеро парней, каждый из которых еще не выбрался из того периода износа, когда есть смысл улучшать вещи. Они загружали мешки с закупленным Алексом мусором в строительный принтер, тот измельчал обрывки проводов, консервные банки, пластиковые бутылки, фиброкартон и прочий хлам, и прессовал в заранее прописанные формы. Издавая при этом ужасный, раздражающий грохот. Потом эти болванки собирали, как огромное лего. «Гумипласт» на местном молодежном жаргоне. А на Гармиш-Партенкирхен его называли «говноблок». По факту – пластик из переработанного мусора. Естественно тщательно рассортированного, и потому – крайне экологичного. Таково условие самого Господина Майринка, планетостроителя и планетовладельца. Частное строительство на территории искусственной планеты Иводзима разрешено только при использовании вторичных материалов, то есть этого самого «гумипласта». При строительстве планет мусора скорее всего образуется немало. А при таком условии Майринк получал двойную выгоду: решал вопрос утилизации, с которым до большинства застройщиков докапывался эко-комитет, и зарабатывал на том, что большинство просто выбрасывало. Браво, Джозеф, ты всегда был умным сукиным сыном. Даже в те времена, когда болезнь не заперла тебя в стерильной раковине, а оба мы были моложе, наглее, добрее. И мечтали открыть бар и назвать его «Хилли». Да, была в этом какая-то ирония, построить такой бар именно на Иво. Что-то в стиле тех деньков, а?