"Рисовая бумага? Однако!"
Кравцов оторвал листик и развязал кисет. Ну, он, в принципе, знал, что случится, поскольку товарищ Рашель уже успела "подымить" при нем два или три раза, но все равно удивился. Такого качественного табака бывший командарм давно не курил. То есть в прошлой жизни, разумеется. В этой он не курил пока вовсе.
– Богато живете!
– Да уж… – смущенно улыбнулась инструктор. – Контрабанда… Нехорошо, конечно, но…
– Все путем, товарищ Кайдановская.
Пальцы не слушались, но это полбеды. Его вдруг посетили опасения. А что если Иона его не признает? Или не захочет признать…
В Гражданскую много чего происходило даже и между своими. Впрочем, "свои" – понятие относительное, а не абсолютное. Возможны изменения. Иногда серьезные. Во всяком случае, во время августовских событий 1919-го, партийный командир Кравцов весьма скептически отнесся к "директиве" наркома Подвойского. Ему совсем не очевидными казались причины, по которым один бандит, Григорий Котовский, может стать комбригом в Сорок пятой дивизии Якира, а другой – Винницкий-Япончик, не может быть у первого командиром полка. Убийство Япончика дурно пахло. Так Кравцов и сказал начдиву-Сорок пять Ионе Якиру. Но это в августе девятнадцатого, а после были еще осень и зима, и отношения с Якиром словно бы пошли на лад… Впрочем, тогда Кравцов был командармом, а теперь он – никто.
Он все-таки свернул самокрутку и с грехом пополам закурил. Но, лучше бы, этого не делал. Горло как наждаком продрало, и легкие, словно бы, схлопнулись, перестав вмещать воздух.
– Вы… Вы как, товарищ? – вопросы перепуганного инструктора не сразу дошли до закатившего глаза Кравцова.
"Я?" – он с удивлением обнаружил себя на полу. Перед глазами плыли цветные круги, и встревоженное лицо Рашель Кайдановской расплывалось и ускользало.
– Я… – собственный голос показался скрипом ржавых петель.
– Живой! – облегченно выдохнула Кайдановская. – А то уж я испугалась. Вы так…
Но тут за тонкой дверью послышался быстро усиливающийся шум. Голоса, громкие звуки шагов в подкованных сталью сапогах. В дверь стукнули, и она тут же – почти без паузы – распахнулась.
– Показывайте покойника! – потребовал кто-то перетянутый ремнями, и Кравцов наконец нашел в себе силы сесть.
– Здравствуйте Иона Эммануилович, – через силу сказал он, узнав военного.
Якир практически не изменился. Такой же молодой, энергичный, черноволосый… Впрочем рассмотреть детали Кравцов пока не мог. Приходилось исходить из общего впечатления, а оно именно таким и было: Якир.
– Так, – лицо Якира, по-видимому, дрогнуло.
Во всяком случае, Кравцову показалось, что вид "живого трупа" произвел на начдива-Сорок пять некое сильное впечатление.
– Таак… – правда жизни открывалась перед Якиром медленно, с трудом и не без боли, что говорило в его пользу. – Макс Давыдович? Ведь я не сплю?
– И не надейтесь, – Кравцов встал, с трудом выпрямив слабое, немощное тело. – Но если не признаете, по гроб жизни являться буду…
И тут Кравцов "вспомнил" когда и как умрет Якир, и встревожился. Знание было неправильное, но главное – неуместное и несвоевременное, и его следовало на время убрать подальше.
"На какое время?" – очень по-деловому спросил себя Кравцов и мысленно пожал плечами. Ответа у него не нашлось, имелось лишь ощущение, что "с этим всем следует погодить".
"Погожу", – решил он, глядя Якиру в глаза.
– Значит действительно живой, – покачал головой Якир и, шагнув к Кравцову, крепко обнял его, прижимая к широкой груди.
Порыв выглядел несомненно искренним. Объятие – крепким. Запах пота и табака узнаваемый, солдатский…
"Не ссучился… – решил Кравцов, позволяя бывшему начдиву тискать себя в дружеских объятиях. – Пока".
– Рассказывайте, – предложил Якир.
– Да, нечего вроде, – пожал плечами Кравцов. – В марте двадцатого, выходит, меня "убило", а очнулся я только месяц назад. Значит, тоже в марте. Год списан вчистую, как не было. Так о чем говорить?
– Пенсию инвалидную хотите? – прямо спросил Якир.
– Так врачи, навряд ли… – хотел возразить Кравцов, не желавший никого обманывать.
– А кто их спрашивать будет? – пожал широкими плечами Якир. – Вы были ранены. Это факт, но "что и как" – это дело командования. Полагаю, я могу решить это своей властью.
– Если я выгляжу так же, как себя чувствую…
– А я вас на дивизию и не поставлю, – отмахнулся командующий Киевским округом. – Да, мне никто и не позволит. Начдив – номенклатура ЦэКа. Дивизиями Лев Давыдович ведает, а вот в штаб округа, "для особых поручений"… почему бы и нет?
– В строй…
– В строй, – подтвердил Якир, внимательно рассматривая Кравцова, словно увидел его впервые. – Отъедитесь маленько, придете в норму… А там, глядишь, и на дивизию выдвинем, или на корпус. Вы ведь, Максим Давыдович, в Красной Армии не последний человек. Тем более, здесь на Украине. Здесь вас многие помнят…
– Григорий Иванович, например… – осторожно предположил Кравцов.
– Котовский в Бессарабии, – как бы невзначай обронил Якир. – Вроде бы недалеко… От Одессы рукой подать. Но все-таки не здесь. Но вас и в Москве кое-кто помнит, и вообще…
– Кое-кто, – согласился Кравцов, подумав о Михаиле Михайловиче Лашевиче и о Егорове, с которым был скорее дружен, чем наоборот. Впрочем, за время Гражданской с кем только не сводила судьба! Но если в отношении некоторых – Гиттиса, например, или Серебрякова – это был всего лишь факт их и его биографии, то с другими – как, скажем, с Уборевичем – Кравцова связывало чувство настоящего боевого товарищества. Ну, и репутация, разумеется, у него имелась тоже. Как без нее!
– Значит, согласны? – расставил точки над "И" Якир.
– А вы, стало быть, сомневались? – поинтересовался Кравцов.
– Не так, чтобы сильно, – улыбнулся командующий округом. – Но кто вас знает?
"Увечного", – мысленно закончил за Якира Кравцов.
– Тоже верно, – сказал он вслух, гадая, что же теперь?
– Тогда, так, – мягко, но властно положил ладонь на стол Якир. – Сейчас вас отвезут на одну из наших дач. Есть у нас тут несколько строений на Фонтанах, для разных надобностей. Паек усиленный, морской воздух, и газетные подшивки… Вы, мне помнится, языки знаете, Макс Давыдович?
– Знаю, – пожал плечами Кравцов. – Итальянский, французский… немецкий похуже, английский и латынь – через пень-колоду…
– Ну, вот и славно, – кивнул Якир. – У нас тут после эвакуации интервентов масса книг по военной тематике осталась, читать только некому и некогда. А вы вроде бы в отпуске, – снова улыбнулся он, – но и на службе. Почитайте… вдруг, что дельное найдете. Опять же партийные документы, газеты… Свежим, так сказать, взглядом. Мне было бы интересно услышать ваше мнение. Ну, как?
– Звучит заманчиво, – усмехнулся Кравцов. – Мне ли привередничать?
5"Дачкой" оказался вполне обжитый каменный дом, окруженный оставленным в небрежении фруктовым садом и окруженный лоскутным забором, кое-где кирпичным, а кое-где и дощатым, но неизменно высоким. При воротах, в сторожке, находилась вооруженная охрана, а в самом особнячке обитали несколько солдат и младших командиров, своими повадками, возрастом и речью живо напомнивших Кравцову старорежимных фельдфебелей. Впрочем, к нему они касательства не имели. Только если печь истопить – ночи все еще были прохладные – или покашеварить: питались все вместе из одного котла, но не так и плохо по нынешним не слишком сытым временам. Суп, какой-никакой, каша, отварная картошка, и мясо перепадало, хотя чаще все-таки рыба. А в остальном – благодать. Красноармейцы сами по себе, но и Кравцов предоставлен своим собственным страстям. Комнату ему выделили большую, светлую с эркерным окном. Кровать – с настоящим постельным бельем, подушкой и шерстяным одеялом – стол, пара стульев, да пошедший трещинами старый гардероб с вделанным в центральную дверку мутным, "поплывшим" от возраста и жизненных невзгод зеркалом. В шкафу Кравцов до времени хранил всего лишь две смены белья, шинель, да кое-какие мелочи, вроде иголки и мотка ниток, подаренных ему по доброте душевной странной командой не поймешь какого военного учреждения, помещавшегося на "дачке". Впрочем, уже на следующий день после вселения, один из "вахмистров" свел Кравцова в обширный подвал и, сделав широкий жест тяжелой крестьянской рукой, предложил брать, "все, что потребно". Под низкими арочными сводами, выведенными из красного кирпича на растворе, стояли ящики и плетеные корзины, заполненные весьма разнообразным добром, в том числе и книгами. В тот же день Кравцов помаленьку и с передышками, а то и вовсе с помощью "господ старослужащих" перетащил к себе наверх три десятка книг на четырех языках, немецкую пишущую машинку "Рейнметалл", богатый письменный прибор, остававшийся пока, правда, без чернил, и замечательную бронзовую пепельницу, которая на самом деле ему была совершенно ни к чему.