Боль казалась нестерпимой. Он отнял руку от сломанных зубов и с трудом выпрямившись, закрыл глаза. Боль разошлась по всей голове. Через минуту она начала отступать, струясь от неприятно тукающей челюсти, растворяясь в висках. Но тут что-то неладное нахлынуло на него. Ноги начали дрожать, переставая слушаться. Колени подогнулись. Схватившись за перила лестницы он, еле перебирая ногами, поднялся и забился в угол возле нее. Опершись о стену, он медленно сполз. Голову наполнила свинцовая тяжесть, глаза – тьма. Все заволокло чернотой.
«Из земли знакомого поля вздымается круча. Поле поникло, трава суха. Одно касание и та превращается в пыль. Запах сырости земли, очень странен. В нем есть что-то еще. Что-то, что вызывает боль. Дождь был совсем недавно. Но как же высохло дотла все поле – почва жирна, как чернозем. Пепельные облака застлали небо. Темнеет лес, обрызганный чернилами. Деревья изогнулись, пятясь в ужасе, словно намеревались убежать. Но не могли. Круча рвется из земли, обнажая кости. Что же такое. Разгибаясь как исполинская змея, она осаживается, увлекая ком наверх. Тонны желтеющих костей, разверзшись, превращаются в подобие цветка. В нем сотня багровых лепестков, зубчатая кость по краю. Как корень, ствол растет из-под земли. Усеян он как стебель роз – шипами, – паучьими ногами. Содрогаясь, те рождают звук воющий, ужасный, словно голос умирающий кита. Небо розовеет. С туч сходит дождь кровавый. Смрад ржавчины металла, резкий запах серы заполоняет душный воздух. Стою я, обагренный кровью с ног до головы. Улыбаюсь, плачу, в ужасе кричу или быть может в ярости? Я сам не понимаю. Застывшее лицо. Трава вокруг начинает оживать, но не зеленеет. Впитавши дождь как губка, воспрянув острыми клинками, как бритва режет пальцы. Стою я в поле том, близ адского цветка, кровавый. Обступившая трава, изрезав плащ, растет все выше, колыхаясь от дуновенья ветерка. Она окутала меня. Она растет до самого лица, тянется к глазам. Горы воют, знаменуя приближенье бури. А вот и ветер, проминая заросшую траву, словно невидимый гигант, он настигает поля. И меня. Клинки прорежут все и плоть и кость. Кроваво-красное – они в голове. И я кричу. Кричу…»
Найтблюм в ужасе вырвался изо сна. Он обнаружил себя в центре холла, распластавшимся прямо на эмблеме зловещего шлема. За окнами раскинулась ночь. Об этом свидетельствовали занавешенные окна и залитые теплым искусственным светом стены. «Что за наваждение», – кое-как приходя в себя, подумал Хэмминг. Минувший сон был как наяву. С трудом он встал на ноги и ощупал свою сломанную челюсть. Что-то странное произошло с ней, и он ринулся к зеркалу. Подыскав то, что удачно освещено светильником, он осмотрел свое лицо. Шрам от пули во лбу превратился в едва заметную отметину. Он натянул улыбку, чтобы осмотреть сломанные зубы, но и их там не оказалось, были лишь абсолютно целые здоровые зубы. Ни следа от скола. Стиснув зубы, он, однако почувствовал боль. Челюстные мышцы ощутимо болели, в подбородке, на месте перелома, чувствовалась неприятная ломота. Однако он был цел, а челюсть практически полностью функционировала. Единственное что напоминало о травме это ссадина на подбородке. Не сказать, что Хэмминг был этому не рад. Конечно же, в некоторой степени это радовало. Но теперь он совсем запутался в том живой он или все-таки дух мертвеца. Хотя вариант с наркотическим опьянением выходил на первое место.
Различные доводы противоречили друг другу, убеждая его постепенно то в одном то в другом, а потом и вовсе переворачивали все с ног наголову. Решив пока не загонять себя в тупик абсурдными стечениями возможных обстоятельств, он оставил эти мысли и попытался вернуться к сути. Хэмминг вспомнил Маршу. О ней-то он совершенно позабыл. Последний раз он ее видел… Найтблюм вновь почувствовал, как мысли пытаются поскорее разбежаться. Напрягшись он, наконец, вспомнил кое-что другое и направился туда, до куда не дошел в тот раз.
Поднявшись по ступеням, в этот раз без эксцессов, Хэмминг прошел на второй этаж. Пройдя по залитому лунным светом коридору, он подошел к рыцарскому бюсту. Лязг металла, который он тогда слышал, очевидно, был вызван тем, что кто-то прикасался к нагруднику. Поскольку других крупных металлических предметов в коридоре не было, он предпочел именно этот вариант. Осторожно сдвинув шлем, он услышал тот же металлический лязг. Стараясь более не издавать ни звука, он осторожно поднял шлем и отставил его на подоконник.
Конец ознакомительного фрагмента.