Некоторые снова и снова переживали самый первый день, первые недели памятного августа 1939-го, когда мир неожиданно и теперь уже неотвратимо свернул с начертанного пути. Любопытно, что сообщения из одних и тех же мест и о схожих событиях зачастую противоречат друг другу. Я не знаю, как объяснить этот факт, просто отмечу его на будущее. Может, сама структура нашего пространства-времени сопротивляется Пришествию? А может, ОНИ своим присутствием смещают окружающую реальность.
Иногда я думаю, что Затворник, разглядевший Мифы силой своего разума, был бы счастлив читать документальные подтверждения его идей. Многое, конечно, выглядит иначе, многое он просто не смог объять в своих пророческих полуснах-полукошмарах, но иногда реальность совпадает с ними в таких мельчайших деталях, что становится не по себе.
Кто же он был, скромный журналист и собиратель древностей, что так любил уединение и одновременно вел переписку с половиной мира? Кто был и куда исчез так внезапно за несколько лет до Пришествия? На самом ли деле он умер? В газетах я нашел всего лишь краткий некролог на 15-й странице, где публикуют известия мэрии о свадьбах и похоронах.
Жаль, что он сейчас не стоит за моей спиной и не читает эти письма.
Рыжая бестия
Игорь Красноперов
Проспект Энтузиастов кипел и пенился жизнью.
Полуторки, нетвердо покачиваясь на рессорах, везли по универмагам, сельмагам и прочим галантереям отрезы ситцу, вязанки калош, жестянки гуталина и прочую, не менее необходимую гражданам, продукцию. Авто аппаратчиков, сыто поблескивая черным лаком, спесиво крякали клаксонами на суетливых обывателей. Трамваи, внося вклад в общую сумятицу, заполошно звенели и сыпали почти бесцветными искрами. Бравый регулировщик, установленный посреди перекрестка с целью руководства движением, бодро размахивал белыми перчатками. По тротуарам фланировали нарядные граждане.
Синеву осеннего неба украшал собой крутобокий баллон аэростата. Под его раздутым брюхом трепался ветром кумач транспаранта, звавшего выполнить пятилетку в три года. А где-то уж совсем высоко, едва видимые невооруженному глазу, орлами парили сталинские соколы, оборудованные моторами вместо сердец.
Низкое солнце, отражаясь в окнах бывших Романовских мануфактур, а ныне фабрики Борцов Революции, рдело праздничным багрянцем. И мудрый вождь, взирая с фасада на всю эту муравьиную толкотню, улыбался по-отечески мудро.
В небольшом сквере, отделенном от проспекта невысокими кустами и кованой решеткой, вернув ежедневный трудовой долг советской родине, отдыхал Антон Копытин, шофер управления треста Межкрайсвязьстрой. «Комсомолка» и «Крокодил», прочитанные от корки до корки, лежали в сторонке, и иных занятий, кроме как глазеть на гуляющую публику, не осталось.
По причине неурочного времени народу в сквере было негусто, но редкий прохожий не косил глазом в сторону Антона. Габардиновое пальто с подбитыми ватой плечами, коверкотовая костюмная пара, американские полуботинки на пупырчатом каучуке, лихо заломленная обширная кепка-восьмиклинка, краем достающая до плеча, – все эти признаки достатка вызывали интерес. Да и сам он пусть не красавец, но в толпе выделялся: высокого роста, с фигурой завзятого физкультурника, с открытым улыбчивым лицом.
Другой бы на месте Антона сидел задравши нос, но сам он ко взглядам давно привык и не обращал на них внимания. Лишь когда любопытствовала какая-нибудь симпатичная гражданочка, он оживлялся, на губах появлялась приветливая улыбка, а пальцы касались кепки, словно намереваясь ее приподнять.
К его сожалению, дальше прысканья в кулачок дело не шло, но он не особо и торопился: до тренировки оставалось еще больше трех часов, и их требовалось как-то убить. Так почему бы не провести их, разглядывая ножки проходящих барышень.
Внезапно его внимание привлекла ворона.
Выглядела она неважно: сквозь растрепанные перья, блекло-серые, словно вываренные в щелоке, проглядывало множество проплешин; шея, криво изломанная у основания, едва держала голову; крылья, изрядно прореженные, волочились по земле; левая лапа пусть еще справлялась с весом тела, но была неестественно вывернута и, казалось, вот-вот подломится; глаза, бельмастые, по виду слепые, смотрели в разные стороны.
Но, несмотря на весь этот ущерб, птица довольно споро ковыляла в его сторону от стены чахлого кустарника, что отделяла сквер от проспекта.
Антон, завидев такое упорство, уважительно хмыкнул и решил понаблюдать за увечной животиной.
Однако не только он проявил заинтересованность – на ближайшие деревья понемногу слеталось все больше воробьев. Поначалу они, сзывая сородичей, просто звонко перекликались, но постепенно их гомон становился все оглушительнее. Когда шум достиг невероятной силы и плотности и словно бы заполнил собой все вокруг, Антон досадливо поморщился, потянулся за газетами…
В этот миг на мир обрушилась тишина.
Но не полная и окончательная – в ней отчетливой дробью разносился цокот подбитых каблучков.
Было то совпадением или нет, но смолк не только воробьиный ор, но еще и калечная ворона, до этого упорно ковылявшая к Антону, будто врезалась в невидимую стену и, опав ворохом растрепанного рванья, замерла на месте. Впрочем, ее бельмастые глазки словно приклеились к Антону, и темные искры, то и дело проскакивавшие в них, становились все острее и нетерпеливее.
Но Антон всего этого не видел. Повернув голову, он смотрел, как по аллее приближается довольно интересная гражданка. Он уже видел ее несколькими минутами ранее, когда проходила по тротуару с той стороны решетки. А увидев, запомнил – ведь там было на что посмотреть!
Длинные ноги. Крепкие, даже, на его вкус, чуть более мускулистые, чем хотелось бы, они при каждом шаге смело разглаживали складки юбки. Бедра тоже могли бы быть не так широки и покачиваться при ходьбе не столь вольно. Талия… Для таких бедер узковата. Грудь… И здесь некоторый перебор: крупная, слегка уставшая от собственной тяжести, она ритмично подрагивала под полосатой тканью блузы. Лицо… Принадлежи оно статуе, дотошный критик заявил бы, что ее создатель, то ли охладев, то ли увлекшись новым творением, чуть схалтурил под конец работы: нос слишком вздернут, крупной лепки; скулы чуть шире, чем требовали пропорции; губы цвета зрелой вишни и такие же налитые; волосы же…
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
Осип Мандельштам, «Меганом». 1917 г.
2
Осип Мандельштам, «Ода». 1937 г.
3
Каждому свое (нем.) – надпись на воротах концлагеря Бухенвальд.
4
«Семерка» – тип VII – самая многочисленная серия подводных лодок в истории, выпускалась гитлеровской Германией в период Второй мировой войны.