Сразу на въезде в него располагались три одинаковые казармы, которые когда-то, по аналогии с теми знаменитыми скалами на выходе в Тихий океан, именовались «Три Брата». В одной казарме располагалась береговая база. Там размещались экипажи военных кораблей, которые вставали на ремонт в завод 51-го городка. Вторая казарма – судоремонтный батальон. Третья – стройбат.
Он помнил их другими. Большие патриотические плакаты. Строевые подготовки. Флаги и огромные стенды с гербами пятнадцати советских республик. Сейчас бетонные плацы разбиты пробивающимся из трещин кустарником. Трехэтажные здания казарм пусты и мертвы. Стекол и даже оконных рам давно нет. Вокруг какие-то кучи ржавого железа, которые когда-то являлись автомобилями. Это был его первый шок, когда он въезжал в свой детский мирок. Потом он увидел свой дом.
Единственная в поселке пятиэтажка, построенная на склоне сопки по улице Владивостокской. Улица столь мала, что этот крайний ее дом имел номер 4. Когда-то пятиэтажка имела красивый красно-белый окрас. Сейчас она не имела цвета вообще. Точнее, это было сочетание серости и сырости. Триста метров от дома, вниз по склону, и там находилось длинное одноэтажное здание Клуба юных моряков. Дети в те времена даже в такой удаленной и труднодоступной местности имели массу вариантов проведения досуга. В городке 51 имелась горнолыжная, туристическая, баскетбольная и еще ряд других секций. А также авиамодельный и судомодельный кружки. Оба они располагались в том самом здании КЮМ, но… Сейчас он увидел только редкие осколки битого кирпича и фундамент, давно заросший бурьяном. Здания нет, как и нет полудюжины соседних строений. Идя дальше через поселок и наблюдая пейзаж уныния и запустения, он добрался до кинотеатра «Вилюй». Точнее, до того жуткого короба, который от него остался. Место, в котором он проводил чуть ли не каждые выходные, с друзьями, а иногда и с моряками из тех казарм, которых сюда водили на киносеансы, выглядело так, словно кинотеатр подвергся массированному артиллерийскому обстрелу. Части стены нет. Нет окон и дверей. Внутри какой-то хлам. А вот это…
Он вдруг почувствовал, что сейчас расплачется, что, конечно же, в его возрасте было бы совсем непозволительной глупостью. Эта опрокинутая на бок конструкция – игровой автомат «Морской бой». Ох, сколько они с друзьями спорили и канались, кто первый в него играет. Иногда выигрывал и он. А затем с нетерпением кидал в автомат пятнадцатикопеечную монету, хватался за поручни перископа и, прильнув лицом к резиновому наглазнику, смотрел, как движется по нарисованному морю нарисованный вражеский корабль, и пускал торпеды.
Он осторожно дотронулся до старых, облезлых уже поручней, к которым не прикасался двадцать пять лет. Затем устало уселся на поваленный игровой автомат и закурил, задумчиво глядя на осколки плитки и стекла, как на осколки собственного прошлого. Осколки своего детства. Да, детство его давно прошло. Сейчас он взрослый мужчина. Уже даже в разводе. Его дочь, Рита, сама уже взрослая девушка. Настолько взрослая, что знать не желает отца, оставившего по мимолетной глупости семью. Но он провел здесь девять лучших лет своей жизни. Когда ты ребенок, для тебя эти девять лет – вечность. Фантастический срок. Это сейчас время летит, как тот самолет из Москвы в Елизово, сокращая пространство и время. Но тогда… И он все двадцать пять лет мечтал вернуться. Да, в детство вернуться нельзя, но хотя бы в эти живописные, прекрасные места. В городок, где все друг друга знали и жили дружной общиной. Где детям было чем заняться на досуге в многочисленных клубах и секциях. Но вернувшись, Казимир Гжель[2] ужаснулся…
– Эй, дядя, вам плохо?! – послышался детский голос.
Этот голос вырвал Казимира из его мрачной задумчивости и заставил поднять взгляд. Странное дело, он совершенно не услышал, как в бывшем холле бывшего кинотеатра появились четыре подростка. На вид им было лет по одиннадцать или двенадцать. Все мальчишки. Один, самый высокий, с вытянутым лицом. Второй круглолицый блондин с веснушками. Третий чернявый, большеглазый, с каким-то недобрым взглядом. Четвертый похож на корейца, слегка полноват. На шеях висят старые респираторы, которые они, наверное, раздобыли на заброшенных военных складах, которых здесь в изобилии. В руках игрушечные автоматы и школьные рюкзаки за спинами.
– М-м-м… Нет, ребята, мне не плохо. Просто задумался, – грустно улыбнулся Казимир, – здравствуйте, кстати.
– Ага, самое то место, где удобно призадуматься, – ухмыльнулся долговязый, который глаз не сводил с висящего на шее Казимира фотоаппарата.
– А вы что тут делаете? – спросил Гжель. – Тут все очень ветхое, может и обрушиться. Не лучшее место для детей.
– Мы здесь в сталкеров играем, – ответил предположительно кореец. – А вы?
– Я? Я жил здесь когда-то. Несколько лет копил на билеты на самолет и вот прилетел, чтоб вспомнить детство. Лучше бы я этого не делал…
– А что так? – спросил тот, что с веснушками.
– Да тут… – Казимир замялся, не зная, как описать свое впечатление от увиденного. – Слушайте, здесь был дом культуры. Кинотеатр. У нас тут новогодние утренники проходили. Мы тут кино смотрели. Девчонки сюда танцами заниматься ходили. Вон в той стороне был Клуб юных моряков. Я там делал модели кораблей. И друзья мои со мной туда ходили. А рядом был авиамодельный кружок. Туда ребята постарше ходили. А на площади, возле завода, они потом запускали свои модели самолетов, и те летали. Здесь было больше людей, больше жизни, больше каких-то возможностей. А сейчас… сейчас все выглядит так, будто над Сельдевой атомную бомбу взорвали.
– Над чем? – спросил долговязый.
– Над Сельдевой. Мы так свой городок называли – Сельдевая. Иногда, в шутку, называли его Простоквашино.
– Почему?
– Ну, потому что одна-единственная пятиэтажка… На горе… короче, сейчас это поселок Приморский, я знаю. Но раньше было вот так.
– А мы свой городок Саус-Парк называем, – улыбнулся блондин.
– Как вы вообще здесь живете? – вздохнул Казимир.
– В сталкеров играем, – подал голос до сих пор молчавший большеглазый.
– Понятно, – покачал головой Казимир. – А мы тут в «Морской бой» играли. И в кино ходили.
– А на фига кинотеатр, если сейчас любой фильм можно с Интернета скачать и на мобиле посмотреть?
– Ну, – Гжель растерянно усмехнулся и развел руками, – я даже не знаю, что вам на это ответить.
– Вы сами-то откуда? – спросил кореец.
– Из Москвы, – кивнул Гжель. – Двадцать пять лет там уже живу.
– Ага, был я там, в прошлом году. У вас там метро есть, ага? Жуткое место.
– Это еще почему? – удивленная усмешка появилась на лице Казимира.
– Там у вас куча народу. Миллионы машин. Пробки. И все как зомби. В метро запах странный, а еще в Москве нерусских полно… Говорю же, жуткое место. У нас лучше.
– Ну, ты сам-то… Хотя ладно, – махнул рукой Гжель. – А хотите, я вас проведу по поселку и покажу, где и что было во времена моего детства?
Большеглазый резко наклонился, поднял кирпич и, подбрасывая его в ладони, строго спросил:
– Ты маньяк-педофил?
– Что? – опешил Казимир. – Да вы… Черт возьми, в вашем возрасте я таких слов даже не знал!
– Тупой был?
– Нет! Счастливый был! А вы… Вы какие-то злобные тролли!
Он поднялся и торопливым шагом направился к выходу. Под ногами хрустели осколки его прошлого…
– Эй, дядя, классный у тебя фотоаппарат! – крикнул вдогонку высокий. – Дай поглядеть!
– Идите к черту, дети! – бросил на прощание Казимир и скрылся на улице.
– Долбаные взрослые, – презрительно фыркнул большеглазый Андрей Жаров и швырнул обломок кирпича в корпус от игрового автомата, на котором только что сидел Казимир.
* * *Из инструкции командору Витусу Берингу
от императора Петра 1.
6 января 1725.
«1. Надлежит на Камчатке или в другом там месте сделать один или два бота с палубами.
2. На оных ботах возле земли, которая идет на Норд по чаянию (понеже оной конца не знают) кажется, что та земля часть Америки.
3. И для того искать, где оная сошлась с Америкой: и чтоб доехать до какого города Европейских владений, или ежели увидят какой корабль Европейский, проведать от него, как оный кюст называют, и взять на писме и самим побывать на берегу и взять подлинную ведомость и, поставя на карту, приезжать сюды».
* * *С вертолета вид был просто великолепен. Камчатская красота раскрывалась особым образом. Улыбка восторга не сходила с лица молодой Оливии Собески, ученого-вулканолога из Йеллоустонского национального парка США. Она лишь на миг прижимала к лицу фотоаппарат, делала серию снимков и снова освобождала взгляд и любовалась покатыми зелеными сопками, Авачинской бухтой и одноименным вулканом. Ее коллега из Неаполя, обладатель роскошной черной бороды, итальянец Антонио Квалья торопливо и размашисто делал карандашом зарисовки в своем блокноте.