Конечно, положение брошенной невесты – не самое завидное, это понятно. И уж никогда, ни в одном бреду или кошмарном сне мне не могло присниться, что я сама окажусь в такой ситуации. Впрочем, я и не была официальной невестой…
Мама упорно внушала мне мысль, что клин клином вышибают. За мной тогда вовсю ухлёстывал Фёдор – недавний выпускник медицинского института, молодой врач, подающий вроде бы большие надежды. Не могу сказать, что он мне нравился, но отвращения к нему я не испытывала. Скорее можно сказать, что в то время я испытывала отвращение к жизни, которая обошлась со мной так несправедливо. Но Фёдор, зная о моей трагедии, был со мной очень нежен и бесконечно терпелив. Он пообещал, что создаст для меня рай на земле. Такой благоустроенный персональный рай для меня одной. А неверного Арсения он предлагал мне если уж не забыть совсем, то, по крайней мере, спрятать подальше, в самый уголок памяти. И подал мне очень интересную мысль: Арсений заслуживает самой страшной мести. А отомстить лучше всего вот как: построить семейное счастье с ним, с Фёдором то есть, и из недр семейного рая наблюдать, как будет терзаться и мучиться неверный жених. Сейчас, дескать, он торжествует, а я страдаю. Но это не может и не должно продолжаться бесконечно. Очень скоро он поймёт, как был неправ, но будет уже поздно – я буду замужем за Федей, буду счастлива и полностью довольна жизнью. А Арсений пускай потом локти себе кусает, пускай потом всю жизнь раскаивается!
Не знаю, что на меня нашло в тот момент, но мысль показалась мне чрезвычайно интересной и привлекательной. Да-да, отомстить, непременно отомстить! Выйти замуж за Фёдора и показать язык Арсению.
Я повнимательнее присмотрелась к Фёдору и решила быть послушной девочкой, во всём довериться своей маме.
Мама твердила, что он очень интеллигентный мальчик, а это, по её мнению, самое важное в семейной жизни. Правда, постепенно выяснилось, что «интеллигентный мальчик» на самом деле пьяница и бабник, но изменить уже ничего было нельзя. Арсений для меня был по-прежнему недоступен.
Однако прошло не так уж много времени, и жизнь всё расставила по своим местам. Всё тайное, как водится, стало явным, причём выяснились интереснейшие факты.
Оказывается, Арсений не писал мне просто потому, что очень сильно заболел. Снова – дела сердечные, но не в любовном плане, а в медицинском. Когда его госпитализировали, тётка, у которой он жил, немедленно телеграфировала Сениным родителям. Любящая мама сразу же полетела на Урал, но во избежание ненужного ажиотажа обмолвилась соседкам, что едет знакомиться с родственниками новой Сениной невесты. Может быть, эта странная женщина думала, что если она скроет его обострившуюся болезнь и придумает несуществующую невесту, то болезнь отступит, а невеста появится. Не в меру услужливые соседки мгновенно, причём с большой радостью, донесли эту весть до ушей моей мамы, а она поспешила поделиться новостью со мной. Естественно, из самых лучших побуждений.
Приехав к сыну, Сенина мама поспешила первым делом пресечь поток корреспонденции, которая, по её мнению, могла повредить больному сердцу её сына. Все мои письма (а я писала по два, а то и по три письма в неделю) тут же рвались на мелкие клочки. А когда Сеня удивлялся, что письма от меня приходить перестали, мама говорила: видишь, сынок, стоило тебе заболеть, и твоя Елена Прекрасная и думать о тебе забыла. Естественно, Сенины письма, которые он писал мне из больницы и просил маму бросить их в почтовый ящик, она отправляла туда же, куда и мои, – в мусорную корзину. Получается, что наши письма всё-таки встречались – там, в мусорнике, – но ни я, ни Сеня об этом не знали.
Ну, она это делала якобы не со зла, а искренне считала, что так будет лучше для Арсения. Думала, что так ему будет спокойнее.
Потом на Урал полетела весть, что я вышла замуж. Этого Сеня пережить не смог и даже сделал попытку наложить на себя руки. Но родня быстро повернула дело так, что это была вовсе не попытка суицида, а обострение болезни сердца, и Сеню миновала участь всех самоубийц-неудачников: он не попал на принудительное лечение в психушку и не оказался на учёте у районного психиатра.
А мама его торжествовала: видишь, сынок, я же тебе говорила!
Конечно, рано или поздно всё должно было выясниться. Оно и выяснилось. Сеня приехал ко мне, и мы с ним очень серьёзно поговорили. Он изложил мне ту версию, которую рассказывали ему. Я, в свою очередь, рассказала то, что говорили мне. Стало ясно, что нас обоих провели, как маленьких детей. Но… Что сделано, то сделано! Никто не в силах изменить прошлое.
Теперь между нами стояли не только несговорчивые наши родители, заочно ведущие непримиримую войну, но ещё и мой муж. Фёдор к тому моменту уже начал спиваться, и было ясно, что процесс этот необратимый.
А у меня тем временем подрастала Оленька, и лишить её отца, пусть даже такого завалященького, я не решилась.
Однако с Арсением мы продолжали созваниваться, изредка виделись, мой муж был в курсе наших отношений, и ему это активно не нравилось. Он при каждом удобном случае говорил мне разные гадости, но делать серьёзные пакости не решался, поскольку, во-первых, у самого было рыльце в пушку, а во-вторых, Арсения он побаивался.
Я после окончания университета осталась жить и работать здесь, в областном центре. Арсений же на Урале как-то не прижился, вернулся домой, в наш маленький городок, тихий райцентр. Переехать поближе ко мне он не решился, потому что родители убедили его, что он – их единственная надежда, опора и поддержка в старости. Его старшая сестра, жена военного, как и положено, колесила вслед за мужем по необъятным просторам нашей огромной страны, и так выходило, что о престарелых родителях должен был заботиться Арсений.
Честно говоря, не такие уж они и престарелые. Оба не столько болели, сколько играли у сына на нервах. Он это всегда понимал, но не обижался, а только посмеивался. Ну, и оставался на месте.
Я задумалась: а почему, собственно, я не бросила смертельно надоевшего мне мужа-пьяницу и не вышла замуж за любимого мужчину?
Ах, предрассудки, предрассудки… Разводиться – некрасиво… Что за чушь? Не средневековье же на дворе! И разве Фёдор – подходящий отец для Олечки? Правда, каким отцом мог бы стать для неё Арсений – хорошим или так себе, – мне узнать так и не довелось. Мы же встречались с ним с глазу на глаз, без Оли, без Фёдора, без его и моих родителей. Должно быть, я всё-таки побаивалась, что Арсений не сможет полюбить моего ребёнка всей душой, не найдёт для Олечки места в своём сердце, вот и не спешила менять свою, его и Олечкину жизнь… Ну, конечно, и Федину жизнь тоже, но это уже не так важно.
И вот теперь Арсения нет, а я осталась один на один со своей загубленной жизнью. Оленька проводит лето у моих родителей, в городе моего детства. Я как раз собиралась туда на выходные, чтобы проведать её, но теперь не поеду. Там хоронят Арсения…
Ночью мне приснился необычный сон. Очень и очень странный. Как будто на пороге нашей убогой двухкомнатной квартирки возник Арсений.
Я в радостном недоумении бросаюсь к нему со словами:
– А мне сказали – ты умер…
– Я умер.
– А… как же… – торможу я в двух шагах от него.
– Не думай об этом.
Вдруг я ощущаю присутствие мужа. Оборачиваюсь влево – точно, стоит в проёме кухонной двери, сжав челюсти. Я физически чувствую его плохое настроение, его неприязнь к Сене: «Снова припёрся, гад…»
И тут Арсений говорит мне:
– Я ехал тебя предупредить…
Я перебиваю:
– Так ты живой или нет?
– Нет.
И тут мой муж, решив вмешаться, цедит сквозь зубы:
– Зачем ты открыла ему дверь?
– Я не открывала.
– Как же он здесь оказался?
Действительно, как? Я машинально взглянула на дверь: закрыта на засов и цепочку, потому что мы, видимо, уже собирались спать.
И тут до меня начинает доходить… Я изумлённо смотрю на Сеню, хочу его потрогать, но мои руки погружаются в странную субстанцию – туман, облако, непонятно что. Я с ужасом понимаю, что его лицо, руки, рубашка в клеточку, куртка – всё это просто разноцветный туман, мираж, фата-моргана. Потом Сеня стал меня обнимать, и это было очень приятно. Нет, объятий как таковых я не чувствовала, – нельзя же почувствовать туман! – но меня охватило чувство какой-то особенной защищённости, душевного комфорта и бесконечного покоя.
Вот с этим чувством я и проснулась. Мне было необыкновенно хорошо, хотелось петь, хотелось улыбаться. В первые секунды после пробуждения я была уверена, что Арсений жив, по крайней мере – для меня. Я же только что с ним общалась! И потом до самого вечера я хранила в себе это тёплое, уютное чувство единения с любимым. Спать завалилась ещё засветло в полной уверенности, что он снова придёт в мой сон.
Но он не пришёл ни в эту ночь, ни в следующую.
Два дня спустя приехала Вероника. Вместо приветствия сказала: