Глаза близнецов загорелись предвкушением.
— А что они знали?
— Понятия не имею, что знали или могли знать, — «признался» Ждан. — Я их только что придумал. Возможно, знали все, как дела без них обстояли. А возможно то, что знаем мы. Или еще меньше, но умели то, что мы. Можно и разные расклады сосчитать. Не сильно я вас нагружаю?
— Нет, что ты! — радостно воскликнул Новак. — У нас же вся основа есть. Только данные пришельцев ввести. Первую возможность[3] за месяц посчитаем. А остальные — еще за неделю.
— И еще, — добавил Лютый, — дайте мне ваши расчеты. Я в знатницах поинтересуюсь. Что розмыслы скажут, кто силен в вероятностях…
Кордно, лето 6449 от Сотворения Мира, березозол
Приходит вечер. И вновь корчма заполнена до отказа. Нет ни одного свободного места. Отдыхает честной люд, расслабляется после дневных забот. Почему не пропустить по кружечке меда в дружеском кругу, да не узнать последние новости и своими не поделиться?
* * *— Говорят, Угрюм, вы в том году яблоки земляные сажали, от русинов полученные?
— Картошка? Было дело.
— И как?
— Ты что, Первак, до сих пор ее не пробовал?
— Так где ж я попробовать мог? — удивляется собеседник.
— Тю! То в прошлым летом ее лышень Голодуповка да Волчья Сыть сажали. А нонешним — многие. И мы не дурнее других! Да хоть здесь! Красава! Принеси нам картошечки жареной!
— Мигом, дядя Угрюм!
Дочка Зубаря исчезает на кухне и возвращается с двумя тарелками, доверху наполненными светлыми ломтями с поджаристой корочкой. Угрюм расплачивается, выкладывая по одной монетке на протянутую ладошку.
— По две куны миска?! — удивляется Первак.
— Ешь, — усмехается Угрюм. — Угощаю.
— Разбогател, что ли? — не спешит бородач пробовать дорогущее блюдо. — С чего? Ежель, конечно, не тайна?
— Ну разбогатеть не разбогател, но с голоду не помрем. Ей, картошечке, спасибо! Да князю и дружине русинской, что диво такое привезли, да нас, глупых, попробовать уговорили! Да ешь, говорю!
Первак осторожно отправляет в рот первый ломтик незнакомого яства…
* * *— Нет, ну ты послушай, а! Я ж ему говорю, что ж ты, пигалиц малолетний, тятьке делом заниматься мешаешь! Видишь, посчитать надо, сколько зерна на посев оставить, а остальное на всё время поделить. Оттого ж зависит, сколько лебеды в хлеб добавить! А он мне, мол, то не дело, тятя, а так, на три мига развлечение. И ведь посчитал, паршивец! Я уж думал, придется вожжи брать, чтобы не хвалился понапрасну. А он и в самом деле за четверть части справился!
— Верно малец сосчитал, а Осока? Или ошибок напустил?
— Так в том и дело, что верно. Я ж до самого утра проверял да пересчитывал. Зернышко в зернышко! Это что ж получается, а? Яйца курицу учат? Разве дело то? Нет, ну хоть ты скажи, Зубарь, то дело?
Корчмарь неохотно поворачивается к спросившему:
— По мне, так и у мальцов поучиться не вредно, коли есть чему. Пригодится. А что княжьи люди детей учат, то дело хорошее, я тебе еще когда говорил. Только ты у нас ничему не веришь, все на зуб пробуешь. Смотри, Осока, русины детей еще и бою оружному учат! Про вожжи забывать придется, а то сам промеж глаз схлопочешь. Или промеж ног коленом. Их жестоко учат, бают: «Для врага правил нет!» Впрочем, тебе же работы меньше!..
* * *— Судиша, — ноет булгарин, — имей совесть, мы же старые товарищи! Сколько я тебе товара возил! И арабского, и ромейского. И цены всегда честные давал! Что ж ты грабишь меня совсем?! Где это видано, куна за наконечник! Ты ж вдесятеро цену задрал!
— Ты говори, да не заговаривайся, — степенно отвечает купец, — те, что десяток за куну идет, нашим не чета. Почитай, такого железа и нет нигде больше. Мо-но-по-ли-я у нас! Слышал такое слово?
Торговый гость грустно качает головой.
— Слыхал, когда за море ездил… Греки — они мастаки такие пакости выдумывать. Шоб их, сволочей, перевернуло да покрышкой прикрыло!
Судиша пренебрежительно машет рукой: темнота, мол, твои греки, и продолжает:
— Ладно, тебе, как старому товарищу, отдам за девять кун десяток.
Булгарин идет пятнами:
— Ну хоть за пять! Я ж пустой уйду! Денег не хватит корабль набить!
— А ты картошки возьми. Она, чай, подешевле будет. С большой выгодой продашь. Не знают ее в ваших краях. У тебя мо-но-по-ли-я будет! — советует купец, снова по слогам проговаривая понравившееся слово.
— Какой такой картошки?
— От, темнота, совсем с греками дурным стал, — улыбается Судиша, — Красава!..
* * *— Ты что, до сих пор не понял? Действо должно быть непрерывным! Иначе закозлишь домну, замучаешься чистить!
— Да понял я, понял! Меда налей! А лучше пива!
— Держи! Но чтобы такую сталь, как у русинов, делать, надо куда больше домну ставить и конвертер не такой.
— Дурню говоришь! Там просто у русинов присадки другие. Нет их у нас.
— «Просто», по печенежски — навоз! Который в голове твоей плещется! Присадки будут. А печи…
— Эй, петухи, — останавливает могучий кузнец спор, могущий перейти в драку, — Кончай шум! Вы лучше подумайте, как такой величины печи строить, да откуда те присадки добыть. Зря вас, что ли, в княжьем дворе учат!
— А что тут думать? — удивляется первый подмастерье. — Завтра у Прилука спросим!
— И что он ответит? — ехидно осведомляется второй. — То же, что мастер Мышата сказал: «Придумай!»
* * *Шумит корчма… Гудит гулом голосов, звенит сталкивающимися кружками, шаркает десятками ног… Стучит кулаками по столу и ладонью об ладонь… Шумит корчма… Зеркало Кордно… Его настроение…
Киев, лето 6449 от Сотворения мира, березозол
Еленка не пришла. Забыла и не пришла. Жаль, ей приготовлен кусочек вкусного печенья…
Чего не отнять у славян, так это умения готовить из полнейшей дряни приемлемую еду. Вот и сегодня принесли столько, что затрещали массивные ножки стола. Кушаний было, хоть заводи на обед алу[4] вечно голодных пацинаков. Те умяли бы, еще и стол облизав. Ираклию же мясо становилось поперек горла. И дело вовсе не в том, что Великий Пост нынче. Если хочешь выжить среди варварских племен, следует во всем уподобляться детям лесов и степей.
Ромей улыбнулся. Если верить слухам, то монахи, забиравшиеся в Африку, порой ужинали человечиной. Ничего удивительного. Захочешь выжить, в нужник с головой нырнешь и будешь сидеть, пуская пузыри. Впрочем, к чему так сгущать краски? Выгребная яма оказалась вовсе не столь зловонной, как ожидалось. Крыша над головой, мягкая постель с пуховой периной, кормежка, которую не грех и порекомендовать любому ценителю изысканных яств. Да, в меню нет соловьиных язычков, и с мидиями дела обстоят неважно. Но если ты жил без привычной еды десять лет, то проживешь еще столько же. Если позволят.
Впрочем, позволили. Живой же. И все конечности на месте. Господь Бог в очередном своем попущении дал русинам змеиную мудрость, помноженную на лукавство лисы и коварство ласки. Или это дело рук Диавола? Хотя, пусть на эти вопросы отвечают богословы. А он, Ираклий Кибалин, не теолог. Он — живой человек. Жаль, что из всех развлечений осталось чревоугодие, копание в памяти, да Еленка…
Угрозы и обещания отрезать все, до чего дотянется нож, оказались очередным хитрым методом. И далеко не последним. Жители города Константина были не последними в деле выпытывания тайн. Но такое могли очень немногие. И в существовании подобных умельцев среди хмурых лесов никак не верилось. На том Ираклий и погорел.
Словно тряпичная игрушка скручивалось тело, ощущавшее всё обещанное, а в мозг холодными щупальцами проник спрут, страшный морской зверь, и по малому кусочку вытащил все важное. А потом судьба, приняв облик седого ветерана, пообещала жизнь. Да, взаперти. Да, под постоянным присмотром дюжины неразговорчивых стражей. Но жизнь. В обмен на недостающие куски знаний. Каждая смальта должна была лечь в определенном порядке, чтобы получилась мозаика, а не набор цветных камешков.
Мысли, славянским весенним хороводом закружившиеся в голове, упорно не хотели перекладываться в чеканные формулировки. Не хотели мимолетные раздумья становиться вязью букв на истертом пергаменте. Да и осень, царившая за стенами терема, навевала черную меланхолию, суля вечное прозябание среди серых сугробов… В такой день стоит писать не очередную страницу труда под названием «Как я шпионил на Руси», а тоскливые песни. Название книги, кстати, придумал все тот же седой русин, по имени Серый…
С другой стороны, а что еще делать? Когда не пишешь книгу, пишешь доклады. Донесения турмарху Никифору, которые тебе диктует улыбчивый молодой парень, не похожий на скрытника и, тем более, на палача. А потом приносит их переписывать, переставив местами пару слов или убрав отдельные предложения. И переписываешь. Нет выбора. Что-то навсегда осталось в том подвале. То, что делало несгибаемого разведчика самим собой. То, что своим уходом заставило выложить всё до последней условленной точки.