Скольких оно убило?
Не узнать. Счет идет на проглоченных удавом кроликов — и чем больше, тем лучше. Хотя даже все удавы мира, собранные вместе, не настолько прожорливы.
И вот золото лежит и слышит далекие щелчки кольтов «драгун № 1». Шаги четверых, и прерывистое дыхание. Тяжелую поступь механического человека. И эхо выстрелов, когда беглецы открывают ответный огонь. Бесполезно, думает золото, бесполезно. Щелк, курок, щелк.
Лежит, прикрыв прозрачные золотые веки и никуда не торопится. Рано или поздно люди придут и подставят под золотые зубы беззащитное горло. Обычное дело.
Кроме одного раза.
Змея так пугается, что открывает веки. И долго не может уснуть, слушая выстрелы и глядя в темноту. И щурится от воспоминаний.
Золото тогда попало к людям, которым было на него плевать. В их крови плавился беззаботный жар юности и нахального полуголодного героизма. Мальчишки! Мальчишки-конфедераты, которые об оружии знали больше, чем о лошадях, а о женщинах — меньше, чем о лошадях.
А о золоте знали так мало, что даже лошадьми не могли это знание измерить.
6. Преломление света
Как у многих сильных натур, обуреваемых шекспировскими по размаху страстями, у Джона Керлингтона случались периоды затишья. Изобретатель делался молчалив и отвратительно скучен.
Англичане называют такое явление сплин. Однако же это не совсем верно. Английский «сплин» — когда слабая душа безотчетно тоскует по делам, которые могла бы совершить, будь она сильной. Тоска Керлингтона была иного рода. Его сильная деятельная натура требовала выхода из тупика, а выхода — увы, не было. Поэтому изобретатель валялся целыми днями на старой кушетке, наблюдая явление рефракции солнечного света в оконных стеклах.
Иногда объект наблюдения сменялся — и Керлингтон с тем же угрюмым видом наблюдал за рефракцией света в металлических поверхностях. По большей части — очень пыльных. Boilerplate входил в дом, гулко топая, и проносил густо наперченную бобовую похлебку. Изобретатель опускал босые ноги на пол, садился, через силу съедал пару ложек и отставлял — не хочу. На тарелку лениво опускались мухи, неплохо отъевшиеся за последний месяц.
Как существо мужского пола, убираться в доме механический человек не умел. Зато неплохо кашеварил и рубил дрова. И вообще не ленился. Частенько Керлингтон наблюдал, как Boilerplate ходит по двору, деловито рассортировывая поленья — а иногда, выбрав одно, забрасывает в дверцу на животе. Вслед за этим механический человек на некоторое время замирал, окутываясь паром, на металлическом лице ничего не выражалось. Но Керлингтон думал: блаженствует.
Так тянулось довольно долго — с июня 1866 по июль 1867. Судя по редким записям в дневнике, изобретатель дошел до предела. Несколько раз он усилием воли заставлял себя вернуться к работе, к опытам (в одном из таких просветлений Керлингтон едва не застрелил известного нам Эдварда Скотта), но — тщетно. Темперамент разъяренного мавра сжигал душу изобретателя изнутри, оставляя только пепел и золу.
Возможно, так бы все и закончилось — к нашему общему спокойствию.
Но тут в жизни Джона Керлингтона появился Джи Би Гастер, полковник кавалерии, и его великий план реставрации Юга.
7. Великий план
Через два года, 8 августа 1869 года они вместе приехали в городок Лексингтон, где находился (и находится, видит Бог, до сих пор) знаменитый колледж Джорджа Вашингтона.
Навстречу компаньонам поднялся невысокий человек с белыми, как снег, волосами и такой же белой бородой. Лицо человека стало старше, чем Керлингтон помнил, но лоб остался прежним — широким, умным, и кажется, до сих пор обожженным солнцем. Бывший командующий армией Юга, а ныне — президент колледжа, генерал Роберт Э. Ли улыбнулся.
— Рад видеть, Гастер, — поприветствовал он полковника, а на изобретателя посмотрел с интересом.
— Я вас знаю? — спросил Ли у Керлингтона.
Как прирожденный полководец, генерал помнил по именам большинство солдат. Керлингтон не был солдатом Роберта Э. Ли, но почувствовал непривычную теплоту в груди. Генерал производил впечатление. Всегда приятно, когда великий человек помнит твое имя.
— Мы знакомы, генерал, — скромно ответил изобретатель.
— Конечно, я вас знаю! — продолжал генерал, воодушевляясь. — Вы командовали кавалерией у Энтиетема. — Гастер поперхнулся. — Конечно. Второй виржинский. Я прекрасно помню вашу вылазку. Ваша рота против батальона нью-йорских зуавов. Отчаянная храбрость. Конечно, вы тогда проткнули саблей двух зуавов разом!
Керлингтону было искренне жаль, что он сам этого не помнит.
— Э? — сказал изобретатель. Генерал пожал ему руку. Керлингтон не нашел слов, чтобы выразить, как он счастлив — и вежливо промолчал.
К сожалению, мы не знаем точно, с кем спутал великий генерал Джона Керлингтона. Кажется, и сам изобретатель этого не знал — но, судя по дошедшим до нас дневникам, сохранил самые теплые воспоминания о встрече. Всегда приятно, когда великий человек считает тебя отчаянным храбрецом. Пусть даже по ошибке.
— Что привело вас ко мне, господа? — спросил Ли, когда с формальностями было покончено.
Гастер выступил вперед.
— Дайте мне слово, генерал, что все, сказанное здесь, останется между нами.
— Нет, — сказал генерал, твердея лицом. — Я больше не даю опрометчивых обещаний. Уходите!
Керлингтон пришел в отчаяние. Но Гастер сделал ему знак глазами — не торопись.
— Полагаюсь на вашу честь, генерал, — произнес полковник кавалерии. — Выслушайте меня, прошу вас!
— Хорошо, если вы настаиваете, — сказал Ли.
Вдохновленный этим «хорошо» Гастер открыл рот и не закрывал его до вечера. Прирожденный враль и прекрасный рассказчик, он в красках расписал огромную армию механических солдат (умножив в уме Boilerplate на 10 000), которая спрятана в горах и только и ждет, когда великий стратег, достойный стать знаменем Юга, примет над ней командование. Керлингтон слушал с раскрытым ртом. Одним из ценных качеств Гастера было то, что увлекаясь, он сам начинал себе верить. Теперь полковник с огнем в глазах расписывал, как они погонят янки к северу, освобождая многострадальный, униженный победителями Юг. Как механические солдаты, глухими металлическими голосами отвечают «есть!» на любой приказ и форсируют реки по дну, дыша паром через металлические трубы, а оружие плывет на маленьких плотах, которые они тянут за собой на веревках (Керлингтон решил, что идея интересная). Как их радостно встречает освобожденные Виржиния и Алабама, рукоплещут женщины! дети! и кидают цветы на тусклый, поцарапанный, с вмятинами от пуль, металл механических тел. Как негры радостной толпой бегут навстречу едущему на белом коне Роберту Ли, над головой несут кандалы, украшенные цветами, и кричат «масса Ли! масса Ли!».
Рассказав о неграх, Гастер сам понял, что увлекся.
— Где-то так, — закончил он невпопад. — Что скажете, генерал?
Роберт Э. Ли молчал. Его белая голова, казалось, светилась в темноте кабинета. Компаньоны затаили дыхание.
— Нет, — сказал он медленно. — Даже если это правда… Вернее, если это правда — тем более нет.
— Предатель! — закричал Керлингтон в ярости. Терпение его истощилось. Долгие годы он ждал этого момента. Долгие годы он тайно работал и работал ради Юга, он отдавал всего себя — и ничего не вышло. Второй раз Роберт Ли отверг единственное, что могло спасти конфедерацию.
Генерал вздрогнул. Медленно поднял голову, на изобретателя посмотрели ясные пронзительные глаза. Широкий умный лоб пересекла горькая морщина.
Как положено офицеру, полковник Гастер сохранил спокойствие.
— Генерал Ли, вы сдались, а мы с Керлингтоном — нет, — гордо сказал Гастер и вышел от генерала непобежденным.
Керлингтон хотел последовать примеру полковника, но его вдруг окликнули по званию:
— Лейтенант! — Изобретатель против воли остановился. Генерал Ли продолжал: — Вы назвали меня предателем. Зная вашу горячность… и вашу искренность, я не буду требовать удовлетворения. Но потрудитесь уделить мне несколько минут… выслушайте меня.
Керлингтон моргнул и неожиданно ясно представил, как на лезвии его сабли извиваются и кричат ирландские зуавы.
8. Лошадиная арифметика
Но вернемся к нашим героям. Тем временем, когда золотая змея, оскалившись, смотрит в темноту, вспоминая мальчишек-конфедератов, с нашими героями происходит следующее.
— Больно! Боже, как больно!
Кричит человек. В прошлый раз, кажется, мы не успели познакомиться. У него высокий фальцет и отвратительно аккуратная прическа банковского клерка. Человека зовут… впрочем, это уже неважно. Он только что дернулся в последний раз и затих. Аминь. Покойся с миром. Мы видим его руку с обручальным кольцом, рукав клетчатой рубашки, блеск серебряной запонки — и вдруг перед нами опускается огромная металлическая нога. В почерневшем, мятом металле тонут отблески света.