– Так что там у вас все-таки за штука? – снова спросил военный.
– Сухариком угостите? – ответил вопросом на вопрос ученый. – Я знаю, у вас должна быть черняшка… Вы всегда оставляете кусочек. Нет, не подумайте, я верну… Просто крутит в желудке, сосет…
– Пожалуйста. – Военный порылся в кармане и достал маленький, с мизинец, кусочек черного хлеба. – Грызите.
– Благодарю вас… – Ученый сунул сухарик в рот, причмокнул. – Вкусно… Так чей вы там шпион, а?
– Японского генерального штаба, – улыбнулся военный. – Был два раза в Токио.
– И – ничего?
– Абсолютно. Даже не вербовали. Обидно как-то… Товарищ мой по Гражданской, Ванька Мотовилин, в Италию ездил, так его там задолбали, золотые горы сулили. Сейчас, кстати, в Киевском военном округе, комбриг, говорят, цел пока…
– А шрам у вас откуда такой?
– Шрам-то? – Военный поскреб его пальцем, словно раньше о шраме и не знал. – Шрам с Гражданской. Крым.
– Понимаю. – Ученый еще почмокал, с сожалением проглотил хлеб. Вздохнул.
– Еще хотите? – спросил военный.
– Нет, спасибо. Оставьте себе. Все равно не наемся, баловство одно… Не нужно бы вам ничего рассказывать, раз вы японский шпион, ну уж ладно.
Он устроился поудобнее, зябко поежился и начал:
– 29 сентября 1940 года в воздушное пространство Эстонии, уже вошедшей в СССР, вторгся неопознанный самолет. Мало того, самолет был неизвестной конструкции, а поскольку прилетел со стороны Пруссии, то его и сочли немецким…
ЭПИЛОГ
Мы окутаем всю Землю небесами нашей мощи.
Егор ЛетовСвою машину Хейти оставил около Балтийского вокзала. В принципе, автомобиль с его номерами должны были пропустить в Старый город без помех, но бить подвеску по булыжнику как-то не хотелось. Мостовые частенько перекладывались из-за проблем с канализацией или прокладки новых кабелей. А поскольку современные дорожные рабочие очень далеко ушли от своих средневековых собратьев, то правильно и ровно класть булыжники им было в лом. А может быть, просто не умели. Вот почему можно было довольно легко отличить участки дороги, уложенные давным-давно, от тех, которые недавно были перелопачены «трудолюбивыми» потомками. По вопросу укладки булыжника в Старом городе существовало даже какое-то постановление горуправы. К сожалению, оное не всегда выполнялось…
Хейти закинул наверх приборной панели карточки оплаты стоянки за весь день. Немного разорительно, но ничего страшного. Кошелек это переживет.
Подержанная, но еще очень хорошая «Ауди» мигнула и тоскливо гукнула вслед уходящему хозяину.
Хейти свернул на пешеходную дорожку. Топать по газону не было особенного желания, ранним утром тут поливалась трава, и ни к чему было мочить ноги.
У подземного перехода валялся на замызганной картонке с утра пьяный бомж. Его мутные глаза неторопливо проводили прохожего, окинули сверху донизу и опустились, уперлись в серый камень плитки. Животное желание спрятаться, когда мимо тебя проходит более сильный. А если спрятаться невозможно, то просто отвести глаза… Глядишь, пронесет. Пройдет мимо человек в форме, идущий куда-то ранним утром. На работу, наверное… Нет ему дела до какого-то бомжа, весь мир которого ограничивается куском серой дорожной плитки и грязной картонкой с синей надписью «Samsung».
Хейти действительно было наплевать на бомжа. Он подошел к только что открывшемуся газетному киоску, купил «Post» и мятную жвачку. Небрежным взглядом окинул симпатичную продавщицу, но ничего не сказал… Что-то удержало. Что?
Сделав пяток шагов, он понял, что. Усмехнулся, чуть осуждающе покачав головой. Продавщица была русская… Бытовой шовинизм, неистребимая склонность человеческого организма. «Ну, может быть, не русская… Разница в чем? – Хейти посмотрел на часы, понял, что не опаздывает, и пошел неторопливо. – Так в чем же все-таки разница? Русская или нет? Или эстонка? Вроде бы нет никакой разницы. А что-то царапает. Ксенофобия? Или просто привычка любого человека делить всех вокруг на своих и чужих? И бояться этих чужих… Бояться? И вот ведь что самое интересное, у них то же самое…»Хейти поймал себя на этом «у них», и мысль куда-то пропала. Вместо нее всплыло детское воспоминание. Когда Хейти был маленьким, он, глядя на других людей, часто ломал себе голову, как думают они? Как они видят его, Хейти, который в свою очередь видит их? Он думал об этом и часто даже расстраивался от невозможности понять этих других людей, живущих вокруг него.
Так куда же это все делось? Куда делось желание понимать? Пусть делить все человечество на своих и чужих, но хотеть понять этих «чужих»…
Бомж поднял глаза и внимательно посмотрел Хейти в спину. Его больше не пугали нашивки на форменной куртке прохожего. Прохожий был далеко, просто стоял и о чем-то думал, рассеянно вертя в руках газету. Да и форма не полицейская, а просто форма охранника. Частная охранная фирма ESS, в которой работал прохожий, обеспечивала всех своих работников униформой.
«Вот как просто. Работал человек в Полиции Безопасности, а теперь в ESS лямку тянет. Спокойно уволился, спокойно работает. Все, что нужно, позабыл… – Бомж прищурился. Если бы кто-нибудь в этот ранний час необычно теплой весны наблюдал бы за грязным, оборванным человеком с разодранной скулой, то он наверняка бы заметил, что бессмысленная пьяная пелена с глаз нищего куда-то пропала, глаза стали цепкими, глядящими в душу. Да и вообще… Вот бродяга приоткрыл рот, быстрый язык облизал обветренные губы. Между губами мелькнули белые, очень ухоженные зубы, которым обеспечен ежедневный уход. – Наверное, позабыл».
Заметить эту перемену в бомже было некому, кроме него на стоянке был только охранник, который ловил остатки сладкой утренней дремы в своей будочке и ничего не видел. А Хейти стоял к бомжу спиной…
Как-то незаметно утренняя тишина превратилась в глухую паузу, заполненную вязкой клейкой массой, уничтожающей звуки. Каждое движение, каждый жест давались с трудом, через преодоление, через сопротивление… Чье?
Физически ощущая спиной твердый как сталь взгляд, Хейти, толкая всем телом эту резиновую тишину, развернулся…
Чтобы увидеть только старую, засаленную картонку с надписью «Samsung». И спящего охранника. Больше ничего…
«Нервы шалят, – подумал Хейти и, кинув в рот подушечку жвачки, направился на работу. – И не только нервы, кажется. Сердце вроде… Отпустило. Худеть надо».
Он более решительно зашагал мимо серой крепостной стены.
Утро было теплым. Стремительно поднимающееся солнце светило в спину. Хейти любил эту дорогу. Кажется, вот он вокзал, реклама казино за спиной бьет по глазам. Все прелести цивилизации… и вот переходишь дорожку, десять шагов… И ты уже совсем в другом времени. Под ногами булыжник, стены из серого плитняка. Стена, поросшая плющом до самого верха.
Именно в этих зарослях селились из года в год воробьи. Плети дикого винограда надежно защищали их от кошачьего вторжения, от ворон и просто от людей. Это была птичья территория.
Когда Хейти проходил мимо, солнечные лучи, прорвавшись сквозь заслон из веток, осветили стену. Птичий хор вдруг сделался оглушительным. Каждый пернатый солнцепоклонник горланил свой личный гимн Солнцу, каждый от всей своей птичьей души. Громко! Перекричать соседа! Громко! Еще громче!!! До Солнца далеко…
Воробьиный гомон ударил в уши, заполнил улицу вокруг Хейти, отражаясь от стен, превратил мир в праздник птичьего торжества! И сделался внезапно болезненным…
Мостовая качнулась. Накренилась. Воздух стал горьким и колким, заполнил горло – ни туда ни сюда! Что-то налетело сзади, из прошлого, размашисто лупанув в спину!
Сквозь заслоны и пороги, сквозь пределы и барьеры, через сверхтехнологии и гипноз в голову Хейти, стиснутую ладонями, проник хриплый, злой, невероятно сильный голос. Хрип. Плач. Откуда-то из-за спины… Из прошлого… Толкая к стенке, лишая сил… Что это? Наверное, память…
Воробьиная, Истошная, Оскаленная, Хриплая, Неистовая стаяГолосит во мне…Вечная весна в одиночной камере…
Примечания
1
лиса (эст.)
2
чертова задница (эст.)