– Нет... – сказал вконец заинтригованный Володя, глядя на нее во все глаза.
– Мне выдали белую одежду, как перед казнью, ничего не объяснив. Я ее надела и продолжала молиться. И стена разверзлась, и вошел... священник с Земли. И он рассказал мне о том, как дела у тебя. И о том, что эпидемия закончилась после молебна.
– И что дальше? – не будучи в силах сдержать изумление, воскликнул Володя.
– А дальше я приняла крещение. Кстати, меня теперь зовут Любовь, раба божия Любовь, – когда будешь молиться за меня, можешь называть меня христианским именем, а не языческим. Впрочем, я думаю, что мы с тобой вскоре помолимся Ему вместе, благодаря за освобождение, поскольку если мне Господь за тысячи световых лет прислал батюшку, чтобы меня крестить, – так мне сказал сам священник, если Господь спас мою Родину, Анданор, от вашей земной болезни через своих служителей, если Господь, даже когда из нас двоих только ты один веровал в Него, сберег нас по сей день живыми во всех немыслимых приключениях, то как же ты думаешь, что Он теперь нас покинет? Это уже маловерие, милый. Конечно же, Император добр и справедлив и отпустит нас – у тебя просто предубеждение против всех анданорцев.
Владимир просиял лицом так, что если он и прежде напоминал повешенный на стену светильник в форме верхней части туловища человека, то сейчас он напоминал светильник включенный. Он просто не нашелся сперва, что сказать, и в малом тронном зале повисла пауза, просто даже как-то осязаемо восторженная.
– Лея, любимая, поздравляю тебя... И нас... Думаю, тот домик, который мы оба с тобою видели во сне, означает то, что после казни мы оба с тобою попадем в очень хорошие места. Я так люблю тебя!
Лея же ответила мужу несколько раздраженно:
– Послушай, Володенька, замолчи, пожалуйста! Ты просто закоснел в своем неверии – тебя, случайно, не хоксировали, пока ты был без меня? Ты скажи, я от тебя даже от хоксированного не откажусь! Какая казнь, ты что, правда не соображаешь? Это же оправдательный приговор, неужели ты вообще так ничего и не понял?
– Милая, как бы там ни было, говорю тебе, что это смертный приговор, – упрямо настаивал Владимир, которому, казалось, удалось даже немного высунуться из стены в тщетных попытках переубедить супругу. – А мы с тобою, вместо того чтобы прощаться, спорим в наши последние минуты.
Внезапно двери в стене распахнулись, и оттуда вышел Император, имевший вид возбужденный и загадочный.
– Вы оба правы! – воскликнул он, немало озадачив этим как Лею, так и Владимира.
Стремительно подойдя к столу, он взял оттуда лист и поднес его к лицу пленницы. Та читала про себя, едва шевеля губами, и Владимиру показалось, что она читает заклятие, обращающее живую плоть в камень – ее прелестное тело – это было видно даже на таком расстоянии – сделалось бледнее, чем мрамор, словно всю ее кровь выпила, одним глотком, удерживавшая ее стена. А Владимир и не сомневался, что это – смертный приговор. Лея же, кажется, готова была потерять сознание от траурной вести, и Император решил не тянуть со следующей новостью, которой было всего две минуты от роду:
– Но ты, Лея, тоже была права – не падай духом. В честь государственного праздника вы оба попадаете под амнистию – при условии, что ты, Владимир, отныне клянешься не делать ничего, способного принести вред Империи Анданор, и не помогать более земному Сопротивлению.
В голове у Владимира поплыл, нарастая, розовый звон, то есть кроме того, что зазвенело в ушах, мир еще пошел розовыми пятнами, – Владимир слышал, что люди и умирали порой от добрых-то вестей... “Восхищенья не снесла и к обедне померла”, – непрошено ожили в памяти незабвенные пушкинские строки.
– Стандрэ, – выдохнул он, не раздумывая, что по-анданорски означало “Клянусь”.
Император, несколько удивившись столь совершенному анданорскому Владимира, будто членство в аристократическом роду отверзло ему уста, порвал собственноручно написанный смертный приговор, который, не явись так вовремя Антор, к этому моменту был бы не только скреплен печатью, но и приведен в исполнение. “Это ничего, мы еще постреляем”, – подумал Император о грядущей ночи, когда должен быть уничтожен весь без исключения, включая младенцев, род Верховного жреца и умерщвлены все служители культа на местах. Сейчас Володя и Лея стали ему просто необходимы – об их спасении его так просили христианские священники с Земли. Император не сомневался, что теперь, когда он пошел навстречу их просьбе, они наверняка не откажут ему ни в крещении, ни в защите от Искусства Мыслесмерти, угрозу воздействия которого Император почти материально ощущал сгустившейся вокруг своей царственной особы. “И за отца они мне ответят, и за Антора, – подумал Император. – Вряд ли Совет Двенадцати сможет сосредоточиться, когда их будут закидывать камнями... Хотя нет, – решил Император, – я сперва их усыплю, затем хоксирую, а потом уже народ забросает их камнями, когда все уже будет кончено”.
Пока же Император с видом доброго волшебника взмахнул рукой, и Володя почувствовал, что его смирившееся было с неподвижностью тело вываливается из разбухших недр за спиной. Из стены напротив выпала Лея – теперь она была совсем уже обнаженной, и, глядя на нее, Володе показалось, что он попал из суровых будней тюремной жизни в сказку, где сбываются самые сладкие мечты.
Император же подумал, что раз Лея теперь является свободной, тем более замужней женщиной, то не пристало ей голой находиться в тронном зале. Решение, будто услышав зов царственной особы, явилось в голову Императора само и без промедления – Император сорвал со своих плеч черный плазмозащитный плащ, успев порадоваться, что надел сегодня простой, без бриллиантов, и набросил его на плечи Леи, которая, не помня себя от счастья, намеревалась уже, поднявшись с пола, броситься к мужу в объятия.
– Свадебный подарок, – сказал Император.
Лея, всегда мечтавшая о подобном плаще, думала, что он может достаться ей лишь в случае, если она станет высшим офицером. О такой же чести она даже не мечтала – плащ с императорского плеча! “Эх ты, Володя, Володя, – думала она, наглухо завернув в царское облачение свое исходящее в приливе нежности, жаждущее встречи с Володиными руками тело. – Как же ты мог так плохо думать о нашем Всемилостивом, Справедливейшем Императоре!”
Лея почтительно, почти до земли, склонилась перед правителем, благодаря его за щедрый дар. Император в ответ коснулся указательным пальцем правой руки ее макушки, как того требовал ритуал. Лея столь же неспешно распрямила спину, а затем рванула в сторону терпеливо ожидавшего ее у своей стенки Владимира. Взаимное блаженство встречи было почти запредельным, почти невыносимым, совсем сказочным.
Гвардейцы Императора, неплохо знавшие русский, как и все прочие языки покоренных планет, каменными изваяниями взирали на столь редкую для Анданора и вообще исключительную для этого зала сцену. “Ни одно из дел, фраз или мыслей нельзя оставлять незаконченными”, – вспомнил Император древнее правило убитого, оказывается, отца и негромко сказал гвардейцам, сосредоточенно взиравшим на безоглядный град поцелуев, которыми осыпали друг друга влюбленные:
– Внимайте, слуги мои! Учитесь тому, что видите! Вот что значит быть милосердным.
Император был так растроган своей краткой речью, что ему даже показалось – совсем, стало быть, нервы расшатались, – что в уголках его глаз зародились вовсе уж неуместные для Императора слезинки.
Внезапно Лея повернула к Императору свое залитое радостью и слезами лицо и спросила своего обожаемого правителя:
– Простите, а какой сегодня у нас государственный праздник?
– День Крещения Анданора, – ответил Император.