Отчаянные уланы носились на рыжих и светло-гнедых конях, целясь по бойницам ползучих крепостей из пистолетов и укороченных кавалерийских ружей, забрасывали ручными гранатами. Одному из них, похоже, улыбнулась удача. Вторая от головы колонны «Grande tortue» окуталась паром, в её чреве что-то гулко ухнуло. Броненосец остановился, преградив дорогу остальным. Из открытых люков сыпанули ошпаренные кочегары и орудийные расчеты. Прямо под пики и сабли русских.
— Добавить лиселя! — скомандовал капитан, в отчаянии позабыв, что уже больше часа монгольфьер идет под полными парусами.
Благодарение богу, более легкие шарльеры, оснащенные пропеллерами с велосипедным приводом, значительно опередили своих неповоротливых собратьев и уже зависали над дорогой.
На головы русских посыпались оперенные стрелы.
Закричали люди. Заржали раненые кони.
Казаки кинулись врассыпную, уходя из-под обстрела, а потом, разворачивая злых горбоносых рыжих, буланых, соловых коней, стреляли из ружей и пистолей. Ветер сносил белые одуванчики дымков, но пули не достигали воздухоплавательных судов.
Леклерк улыбнулся.
— Приготовить бомбы!
Одетые в синие мундиры летуны начали передавать друг другу сорокафунтовые цилиндрические чушки с двухслойной оболочкой и начинкой из пороха и чугунных шариков. Не так давно их испытали в Пиренеях, полностью подавив сопротивление испанской герильи — на разбойников новое оружие произвело столь глубокое впечатление, что они выходили из лесов и ущелий сотнями, склоняясь перед Великой Империей. Теперь пришла пора и русским варварам ощутить на себе их разрушительное воздействие.
Издалека, от Смоленска, по полю мчались четыре пароконные повозки, на которых поблескивали стволы рибодекенов — здесь, в России, их называли «сороками».
Командир монгольфьера дал распоряжение передать флажками на землю — любой ценой не допустить приближение скорострельных и многоствольных орудий.
Конные разведчики, собравшись в кулак, пошли на прорыв, но увязли в казачьей лаве.
Первая «сорока», лихо развернувшись, дала залп. К счастью, мимо.
Зато второй повезло. Вырвавшийся вперед шарльер вспыхнул и, разламываясь в воздухе на кусочки, рухнул на землю. Остальные завиляли, стреляя по повозкам из всех видов огнестрельного оружия, имевшегося в наличии.
Русские канониры перезаряжали быстро.
Новый залп. За ним еще один и еще.
Огнем окутался шар второго шарльера.
Но звено, возглавляемое Леклерком, уже нависло над полем боя.
Полетели вниз стальные граненые стрелы.
Корпорал поджег фитили на первых бомбах и столкнул их по желобам.
Гулко рванул порох, расшвыривая по сторонам шрапнель. Благодаря мастерству Жака бомбы взрывались в двадцати-тридцати футах над землей.
В кровавую мясорубку попали и свои, и чужие. Литовские уланы, казаки, конные разведчики, французская пехота охранения, выбравшиеся из горящей «Grande tortue» механики и канониры. Только сухопутным дредноутам шрапнель не причиняла вреда. Ну, так на то их и строили — держать выстрел в упор не только из ружья-пистолета, но и из полевого орудия.
В это время шарльеры, умело лавируя в синем небе, поравнялись с русскими повозками. Полетели вниз ручные бомбы. Конечно, такого корпорала, как у Леклерка, ни у одного из командиров не было, но посеченные осколками кони закусили удила, понесли, не разбирая дороги. Одну повозку опрокинули, сломав дышло.
— Vive la France! Vive l’Empereur! — закричал Эжен Леклерк, взмахнув тесаком.
— Vive l’Empereur!!! — подхватила команда.
И тут сквозь всеобщее ликование прорезался одинокий голос впередсмотрящего:
— Russie volant! Attaque russe de l’est!
Леклерк приложил к глазу зрительную трубу. Зашипел от злости — утреннее солнце, немилосердно усиленное двадцатикратной линзой, казалось, выжигало мозг. Но черные точки махолетов, поднявшихся из-за дальнего леса, а теперь набиравших высоту, он различить сумел.
Проклятые русские варвары! Что за тупое пристрастие к летательным аппаратам тяжелее воздуха!!!
Хотя следовало отдать им должное — в отличие от монгольфьера машины русских не зависели от направления и силы ветра, а шарльеры превосходили подвижностью и маневренностью. Если добьются преимущества в высоте, воздухоплавателям «Великой армии» придется туго.
Эжен вздохнул, опасливо огляделся по сторонам и вытащил из внутреннего кармана мундира продолговатую черную коробочку. Понажимал кнопки, выдвинул блестящий щуп антенны.
— Анри, как слышишь меня, прием!
Послышался треск, потом сквозь помехи пробился искаженный до неузнаваемости голос:
— Слышу хорошо, прием!
— Разрешаю приступить к выполнению плана «Икс». Ответственность перед Центром беру на себя.
— Понял тебя. Приступаю.
Губы Леклерка исказила хищная усмешка, когда он убирал рацию в карман.
Смоленск слишком важен для планов Наполеона. Пусть сам император и не догадывается, что им управляют, словно куклой-марионеткой.
Свежий ветер, на высоте всегда сильнее, чем у земли, бил в лицо поручика Льгова, остужая разгоряченные щеки.
Акимов, Ильин и Славкин налегали на педали. Рыжий унтер Портков помогал им, не забывая управлять рулем, похожим на плавник здоровенной рыбищи. Сам поручик зорко поглядывал по сторонам, выводя «крыло» в атаку на вражеские шарльеры.
Солнце светило в спину. Французы, как на ладошке, с их ярко разукрашенными шарами и позолоченными гондолами. Захочешь — не промажешь. А их, напротив, видно плохо и прицеливаться нелегко. Все-таки не зря полковник Феоктистов — Куприян Романович, слуга царю, отец солдатам — считался лучшим из командиров-летунов во всей империи. Всё продумал, всё рассчитал и вывел махолеты в самый решительный миг.
Сейчас русские летуны набирали высоту, чтобы обрушиться на врагов сверху, камнем, как сокол на утку. Оси скрипели, спины солдат взмокли, крылья с шорохом отталкивались от воздуха, толкая машины всё выше и выше.
Алексей оглянулся на «ведомого». Жорж слегка побледнел, слегка позеленел, закусил губу, но держался молодцом, как орел, глядя на неприятеля из-под козырька. Ремешок от картуза он зацепил за подбородок.
С шарльеров их все-таки заметили. Открыли частую стрельбу.
Пули улетали в белый свет, как в копеечку.
Льгов резко качнул туловищем вправо-влево. Послушный малейшему движению махолет отозвался таким же покачиванием. Знак для звена — делай, как я.
Из высшей точки машины сорвались в атаку.
Солдаты разом бросили крутить педали, Портков, успев поставить кривошипно-шатунный механизм на фиксатор, до отказа выжал рукоять хвоста, переводя его в горизонтальную плоскость.
Вот тут уж ветер засвистел в ушах, так засвистел.
Поручик выхватил из правой кобуры ружье, прижав приклад к плечу, выстрелил шесть раз подряд, целясь не во французов, мечущихся в корзине шарльера и сбрасывающих мешки с песком, чтобы выровняться по высоте с русскими, а по яркому шелку, наполненному водородным газом. Не глядя сунул ружьё за спину — Ильину, перезарядить. Выхватил второе из левой кобуры, удовлетворенно замечая, что на поверхности шара разбегаются зияющие дыры, наверняка окаймленные язычками пламени, незаметными на ярком солнце.
Та же участь постигла второй шарльер с длинным голубым вымпелом, вышитым замысловатой вязью.
«Division Normandie».
Вот, значит, с кем довелось столкнуться. Сильный соперник. Не зря Бонапарт перекинул их из Северной Франции, где матерые воздухоплаватели бригадира Ватье держали в ужасе пока еще непокорившийся Альбион.
«Боится, значит, уважает», — подумал Алексей.
А за спиной забили тугими хлопками крылья, выравнивая махолет, переводя его из пике в ровный полет. От натуги кряхтели солдаты. Славкин по недавней привычке на каждый выдох поминал матушку Наполеона.
Махолеты, как стая воронов, кружили рядом с неповоротливыми шарльерами, нападая по три-четыре «двойки» на одного. Это было даже не сражение, а бойня.
Сквозь ветер прорвался хриплый и отчаянный крик Жоржа Заблоцкого:
— …мотог’ мой г’евет… моя обитель… считает, что он истг’ебитель…
Прапорщик хладнокровно отстреливал французов, которые пытались спастись из горящих гондол с помощью приспособления Ленормана — Александровского.
Издалека донеслась россыпь выстрелов. Не шесть подряд, как из револьверного ружья, и даже не по восемнадцать, как из новомодных скорострельных «сорок» на конной тяге. Скорее всего, воздухоплаватели Ватье ввели в бой какое-то новое, ранее неиспользованное оружие.
Сложив крылья, рухнул один махолет. За ним второй.
Льгов указал рукой направо. Рядовые и унтер его поняли без слов, завалив машину на крутой вираж.
А вот и он!
Французский офицер в дурацкой шапочке с помпоном уперся локтями в релинг гондолы и стрелял из смешного ружьишка — тонкого, короткоствольного, с плоской прямоугольной коробочкой чуть впереди спускового крючка. Пули вылетали одна за другой, так, что у дульного среза мерцал огонек, но дыма видно не было.