Носатый турок, видя, что Гай не уходит, живо раскладывал на прилавке товар: дешевые копроновые носки, футболки с фотографиями кинозвезд, мухобойки, календарики с голыми девушками, набор цветных карандашей, фарфоровая статуэтка, изображающая пуделя на охоте с надписью BEST IN SHOW, ситечко для заварочного чайника, старинные настольные часы… Среди этого барахла Гай вдруг заметил нечто особенное. Между рамкой для фотографий и брелком в форме сердца лежало бронзовое распятие.
До попадания в тюрьму Гай не был религиозен. В раннем детстве мама изредка водила его в католическую церковь и научила нескольким коротким молитвам. Начав бриться и пить крепкие напитки, юноша выбросил мамины наставления из головы, но порой, когда приходилось туго, его губы сами беззвучно шептали слова этих коротеньких молитв.
Тюрьма изменила Гая.
Он бережно взял тяжелое бронзовое распятие и поднес близко к глазам. Распятие было длиной в ладонь, потускневшее почти до черноты, явно старинное. Страдающее лицо Христа, его впалая грудь и сведенные вместе колени отливали красно-золотистым блеском, отполированные руками прежних владельцев.
Словно загипнотизированный, Гай извлек из кармана первую попавшуюся бумажку (сотню), уронил в кучу хлама на прилавке, и побрел прочь.
Турок радостно сверкнул золотыми зубами и спрятал деньги.
Когда Гай подошел к светофору, по дороге мимо него с шумом пронесся оранжевый ремонтный грузовик, и художник пришел в себя. Он вздрогнул и смущенно огляделся. Никто не смотрел на него. За исключением зевающего продавца журналов и невысокого мужчины в сером плаще, с интересом изучающего позавчерашний номер Deutsche Zeitung, рядом никого не было. Гай спрятал тяжелое распятие в карман и быстро пошел через дорогу к площади.
Мужчина в сером тут же потерял всякий интерес к журналам, и, не выходя из длинной утренней тени старинных домов, двинулся следом за Гаем.
А тот уже замер перед вечно взмывающей в небо, покрытой целым полком статуй громадой Кельнского собора. Это величественное здание — апофеоз готики, главный архитектурный проект Средневековья и Нового времени Европы — словно боевой трехпалубник из «Звездных войн» поднималось над городом, всасывалось в иные слои реальности; оно будто бы уходило в гиперпространственный скачок, оставляя Кельн и всю старушку Германию самих по себе. Вот ты, ковчег благости, прошептал Гай, любовно ощупывая взглядом знакомые с детства колючки, бастионы и арки. Тени двух остроконечных шпилей упали на брусчатку, заключили молодого художника в клешни. Как ты прекрасен, как ты прекрасен, как прекрасен, лепетал Гай, потно сжимая в кармане тяжелый бронзовый крест, и в ту секунду поклялся, что вернется на это место, и будет рисовать и рисовать Ковчег Благости, как Клод Моне раз за разом возвращался с мольбертом к Руанскому собору. А черно-зеленая двухсвечная ракета продолжала полет, странным образом оставаясь на месте, колеблясь в рассветном зареве, будто мираж; и вот уже статуи на стенах храма неуловимо задвигались, они поворачивали головы вниз, тихо обмениваясь мнениями о застывшем у их ног юноше. Святая Урсула с улыбкой протянула к Гаю изящную руку, словно благословляя на дальнюю дорогу. Гай с достоинством поклонился женщине и поцеловал свои пальцы, сложенные для крестного знамения. Сам Господь, измученный, но грозный на Его кресте, кивнул Гаю увенчанной тернием головой.
— Спасибо Тебе, за этот лучик надежды в бесконечной ночи моего страдания, — громко сказал Гай. Двое или трое прохожих повернули в его сторону головы, но тут же поспешили дальше — здесь привыкли к чудачествам туристов, — Спасибо Тебе… за то, что пока не сжег наш мир. Раз есть на то Твоя воля, пусть так и будет, но, пожалуйста, попозже. Лет через тридцать. А лучше пятьдесят.
И, вспоминая запах кожи Кати, Гай зашагал через площадь к Главному вокзалу. Здесь было людно. Отстояв небольшую очередь в кассу, Гай с улыбкой протянул кредитку маленькой беловолосой кассирше в нежно-розовом мундире и произнес заветные слова:
— Фройляйн, Гамбург, пожалуйста, ближайший рейс.
Девушка в ответ сложила губки строгим алым бантиком и сообщила: через два часа идет скорый до Оденсе с остановкой в Гамбурге, но места остались только в бизнес-классе, и один билет обойдется господину в…
— Давайте!
Гай нежно сжал в ладонях хрустящий серебряно-черный билет и побрел к перрону (серый плащ, стоявший в конце очереди, оставил свое место и скользнул следом за ним). Конечно же, поезда на перроне еще не было. Париж, Вена, Прага, Амстердам, Белград — бежал глазами по электронным табло Гай, — Дрезден, Берн, Мюнхен, Афины, Стамбул! Так много городов, пунктов назначения, и среди них нет единственного, но нужно потерпеть, осталось немного… совсем чуть-чуть. Сейчас 8:02, поезд отправится в 9:51. Гай поднес к лицу билет и с наслаждением вдохнул свежий запах чернил и типографской краски. Кати, Кати, Кати, — беззвучно пели его губы.
Засунув руки в карманы, он прошелся вдоль перрона, разглядывая титанические решетчатые своды вокзала; нервно повертел в уме идею завтрака и отверг ее; купил в автомате газету, пролистал, не понял ни слова и бросил на скамейку.
Кати!
Гай бросил взгляд на часы — 8:12. Боже, время совсем умерло!
Он нашел в стене вокзала черный провал общественной уборной и канул в нем. В мужском туалете было пусто. Здесь царила гулкая хлорированная прохлада, и длинный ряд белоснежных писсуаров блестел в парадном строю напротив белых же отдельных кабинок.
Гай зашел в одну из кабинок, расстегнул ремень, вжикнул молнией ширинки, и вновь глянул на часы — 8:13. В тот момент, когда струя его мочи с плеском ударилась о внутренность бачка, нечто очень холодное и острое коснулось горла Гая.
— Привет, говно, — весело зашептал голос под ухом, — куда-то собрался съездить? Не вздумай заорать — ссы тихо, если не хочешь, чтобы я провел небольшую операцию на твоих голосовых связках.
— Кхакх…
— Заткни пасть, я сказал! Третий раз повторять не буду.
Ладони Гая моментально взмокли. Струя мочи вырвалась из бачка, заплясала по бурому кафелю, и Гай еще успел подумать: наверняка забрызгал ботинки, когда острый конец лезвия пополз по тонкой коже его шеи, оставляя тонкую розовую борозду.
— Стой! — прохрипел Гай, — стой-стой-стой, подожди, давай потолкуем!
— Все так говорят, — рассмеялся голос и тут Гай понял, что уже слышал его раньше, — вот поверишь — все, почувствовав у горла нож, пытаются заговорить зубы в надежде на какое-то чудо. Только в этой жизни чудес не бывает, красавчик.
Невероятным усилием воли Гаю удалось вернуть течение мочи в нужном направлении, и струя вновь зажурчала в бачок. Тем временем Гай попытался осторожно оглянуться. Нападавший не препятствовал. Скосив до предела глаза, Гай увидел перед собой грязный рукав серого плаща, а над ним — вытянутое морщинистое лицо с горбатым носом, увенчанным бородавкой, кустистые брови и маленькие злые глаза-угольки.
— О, дерьмо, о чертово дерьмо, — простонал Гай, и струя мочи вновь вырвалась на свободу, — только не это, пожалуйста, Господи!
— Узнал, узнал, гаденыш, — удовлетворенно просипел Дуб Лоллипоп. В нос Гаю ударил густой смрад гнилых зубов и больного желудка.
Хорст Малин, его настоящее имя Хорст Малин. Третий срок за превышение необходимой обороны…поклонник Гитлера…
— Что тебе надо, Малин? Деньги? У меня немного, но ты бери, — сказал Гай, с ужасом понимая, что тому нужно нечто совсем другое.
— Деньги свои можешь засунуть себе в…
— Слушай, дружище…
— Я тебе не дружище, козел. Ну что, скажи мне, скажи, каково это — стоять беззащитным и ждать смерти? Скажи мне, скажи!
— Черт, это погано, однако ж я…
— Ты не делай вид, что в башке твоей ничего не осталось. Все, кто ходит в Систему, отлично помнят свои проделки. Жаль, жаль, дружка твоего пощекотать ножичком не удалось. Сдох сам, сдох сам. А теперь — замолкни-ка.
Кто-то вошел в туалет, и посвистывая, направился к писсуарам. Лезвие ножа еще сильнее вжалось в горло и Гай начал задыхаться.
— Молчи, молчи, красавчик…
Это казалось невозможным, но струя мочи Гая, забившая в самом начале их разговора, все еще не иссякла. Она стала заметно тоньше, но продолжала журчать в бачке и разбрызгивать янтарные капли по стенам кабинки.
Человек у писсуаров помочился оперативно, и в завершение своего труда звучно пустил ветры. Крикнуть? — мелькнуло у Гая. — Попытаться ударить локтем? Ногой в пах? Он с шумом глотнул воздуха, и лезвие ножа едва не проткнуло горло.
— Ты что-то не нравишься мне, молодой человек, — с яростью прошипел Малин, когда шаги любителя пустить ветры стихли вдали, — ты что-то дергаешься, опасно дергаешься. Придется, наверное, убить тебя прямо сейчас, а? Что?!
— Н-не надо, пожалуйста…
Гай медленно опускал правую руку к карману, где лежало тяжелое распятие.