— Спасибо! Спасибо! Спасибо! — затараторил Вовка, надувая зарумянившиеся щеки. — Спасибо за мудрость наших Воспитателей! Спасибо за зоркость наших Наблюдателей! Спасибо за чистые простыни, за вкусную пищу и за Эффективный Контроль! За доблестный труд Учителей и Контролеров, Санитаров и Координаторов! Слава! Слава! Слава! Слава нашему будущему великому Предназначению! Слава Непостижимой Цели! Слава мудрому Верховному Сумматору! Слава! Слава! Слава!
Последнюю фразу все произнесли хором. Странное дело, всякий раз у Кости при этом пощипывало глаза. Как услышишь — Предназначение, Непостижимая Цель — так сразу приливает к сердцу теплая, радостная, хотя и слегка тревожная волна. Конечно, смысла этих слов ему не понять — рано еще. После Распределения они все узнают. Но уже сейчас от Благодарственного Слова хорошо. И не только ему — всем. Конечно, эти двадцать парней — те еще ребятки, конечно, с ними нужен глаз да глаз, нужна строгость, но все же…
В такие минуты Костя отчетливо понимал, что он и они — единое целое. Группа. И они дороги ему, хотя смешно было бы произнести подобные слова вслух. Да и кому сказать? А все-таки возникает перед глазами невидимое жаркое облако.
Правда, ненадолго. Отблагодарили — теперь можно и подзаправиться.
Сегодня дежурило всего двое Наблюдательниц. Пожилая, сморщенная как высохшее яблоко Маргарита Ивановна и полнокровная молодая особа Светлана Андреевна. Если говорить честно, Костя иногда на нее поглядывал. Не просто поглядывал, а по-особому. Он и сам не понимал, чего ему хотелось, но сердце колотилось в грудной клетке точно зверь, кидающийся на стальные прутья.
Она, конечно, Костиных взглядов не замечала. Ну в самом деле, кто он такой? Пацан, которому всего-навсего пятнадцать. Которому глупо на что-либо рассчитывать.
Сегодня Светлана Андреевна держалась довольно странно. На щеках — красные пятна, под глазами — разводы (косметика у нее, что ли, потекла?), а движения непривычно резкие. Про таких говорят: «Как пыльным мешком по голове стукнутый.»
Вон как лихо тележку с ящиком притормозила — чуть в стол не врезалась. Интересно, что ей будет, если ящик разобьется? Впрочем, без толку гадать — он круглым счетом ничего о Наблюдательницах не знает.
— Ну-ка, ребятки, приготовьтесь глотать, — негромко скомандовала Маргарита Ивановна, склоняясь над тележкой. Она открыла пухлый журнал в обложке из коричневой кожи, отчеркнула там что-то ногтем и недовольно хмыкнула.
Потом каждому давали его Питье. В ящике — множество ячеек, сверху наклеены бумажки с фамилиями, в каждой ячейке пузырек. Вкус обычно бывает омерзительный. А что поделаешь — надо! Нальют Питье в ложку, сглотнешь, скривишься — и тут же запьешь супом или киселем. Косте смутно помнилось, что очень давно он, маленький и глупый, пробовал потихоньку выплюнуть Питье. И ничего, конечно, этим не добился. Отвели в спецкомнату и наказали, а после он поумнел и привык.
Сейчас — даже приятно, особенно если ложку дает Светлана Андреевна. И не поворачивается язык назвать ее Светандрой, как это принято у ребят. А приходится называть. Хочешь — не хочешь, а будь как все.
Другое дело Маргарита Ивановна. Попросту говоря, Марва. Неприятная тетка, въедливая. Если уж в ее седую башку влезет мысль к чему-нибудь придраться — она не отцепится, пока сама не устанет.
Что самое противное — она упорно не желает замечать, что Костя уже давно Временный Помощник на Группе, а не какой-нибудь там Рыжов, Галкин или Семенов. На прошлой неделе обнаружила беспорядок в его тумбочке — и тут же накатала кляузу в журнал. После этого Серпет на Костю как-то подозрительно поглядывал, хотя и не сказал ничего. Вот и приходится с этой теткой держать ухо востро.
Костя ел без аппетита. Почему-то его вдруг затошнило, даром что кормежка отличная. Такое с ним иногда случалось. Он знал, надо делать вид, что все в порядке. А то мало ли… Потащат в Изолятор, а там вдруг обнаружится, что он не годен на Стажера по медицине.
Да и вообще все эти тошноты — чепуха. Наверное, от настроения. А может, освещение на него так действует? Сзади, из высоких чистых окон скупо льется серовато-желтый зимний свет, расплывается тусклыми пятнами по стенам, по потолку. А на потолке почему-то горят неяркие, засиженные мухами плафоны. Зачем горят, если сейчас день? И откуда взялись мухи? Не со стендов ли про гигиену?
Ладно, пора заканчивать. Костя вылез из-за стола, скомандовал построение — и ребята тем же медленным четким шагом отправились в палату. Светлана Андреевна крикнула им вслед: «Чтобы через пять минут была полная тишина!»
А на самом деле, конечно, никакие не пять минут, а минимум полчаса. У Наблюдательниц сейчас кончается смена, на пост другие заступают, и все это долго длится — они треплются о своем, о бабьем. Называется — «передача смены». Пока они болтают, можно переделать уйму всяких дел.
В палате Костя не спеша стянул с койки покрывало, аккуратно сложил его вчетверо и повесил на сверкающую стальную спинку кровати. Потом он разделся, но под одеяло не нырнул. Оглядев ребят — все ли как положено разобрали постели, все ли готовы к тому, что будет — он сел на тумбочку и произнес речь:
— Значит, такая хреновина, пацаны. Сегодня у нас Рыжий построился последним. И вчера тоже. И на прошлой неделе подгадил нам на линейке. Я с ним базарил-базарил, надеялся, думал, дошло до него, сделает парень выводы. Но ему до лампочки. В общем, хватит чикаться, хватит уговаривать — пора наказывать. Эй, Серега! «Морковку» мне сюда! И поживее!
Серега Ломакин быстро скрутил из вафельного полотенца для ног «морковку» и, предано глядя снизу вверх, протянул Косте. Серега делал «морковки» мастерски. Костя ему однажды показал, как вить — и у Сереги дело пошло моментально. Очень хорошо пошло. Косте даже приходило иногда на ум, что Ломакин уже сейчас готовит себя на Помощника. Конечно, делал он это не в наглую, но Косте иногда казалось, что ведет он себя как-то странно. Будто ему втихомолку что-то обещано. Хотя, если пораскинуть мозгами — вряд ли. Кто может такому сопляку что-то пообещать? В Группе имеются люди и постарше. Вот года через два еще может быть. А сейчас пускай знает свое место.
Костя взял «морковку», слез с тумбочки и вразвалку подошел к Рыжовской койке. Сам Рыжов сидел, вцепившись пальцами в подушку, бледный и растерянный. Да и остальные притихли, как всегда в такие минуты.
— Ну что, Рыжий, сам виноват, добром с тобой не получается. Сам допрыгался. А я ведь предупреждал — от слов перейду к делу. Ты думал, я шучу, да? А я с тобой не шучу, надоело, знаешь ли, шутить. Так что, братец ты мой, ложись на живот. Не бойся, на первый раз много не будет. Хватит с тебя и десяти горячих.
Рыжов встал, виновато посмотрел на Костю и тихо, ни на что уже не надеясь, попросил:
— А может, не надо, а? Я исправлюсь, честно!
— Знаю я твое «честно», — хмыкнул Костя. — Всю Группу подводишь, козел. Ну что, сам ляжешь как положено, или помочь?
Он сжал кулаки, перенес центр тяжести на левую ногу. Ну, сейчас он ему пропишет! Ничего себе — Рыжов, сопля вонючая, препираться вздумал! Это уже что-то новенькое. Если его сейчас не обломать — и другие оборзеют. И вообще, раньше надо было начинать. А жалел ведь, откладывал. Ты смотри как распустился — сам нашкодил, и еще надеется на прощение! Нет уж, дудки!
Но работать кулаками Косте не пришлось. Рыжов, похлюпав носом, сообразил, что ничего ему не обломится, и лег на койку лицом вниз.
Костя автоматически считал удары, думая о другом. Раньше к этому был интерес, он тренировал силу и резкость, а потом, когда наловчился — стало вдруг скучно. Да и не испытывал он сейчас к Мишке Рыжову никакой злости. Даже немного жаль его было. «Морковка» ведь больно лупит, вон какие малиновые полосы на коже остаются!
Он вдруг усмехнулся собственной мысли — а себя он позволил бы вот так пороть? Раньше-то, конечно, случалось, когда Помощником был Андрюха Кошельков, огромный жирный парень, тупой как валенок, заменявший нехватку ума медвежьей мощью. Но это давно было. В самом деле, глупый вопрос. Нельзя же сравнивать себя с каким-то недотепой Рыжовым. Его-то наказывать не за что. А вообще он бы, наверное, не дался. Махался бы что есть силы, пока не вырубили. Не то что Рыжов, да и все они. Они всерьез не брыкаются — кишка у них тонка. Ну и что? Он разве виноват? Кто им в свое время мешал добиться разрешения на тренировки? Это первое. А второе — с ними иначе нельзя, мигом разболтаются.
Механически отвесив десять ударов, Костя бросил измочаленную «морковку» Ломакину и полез под одеяло. — И нечего хныкать, — заметил он оттуда глотавшему слезы Рыжову. — Смотри, в другой раз так легко не отделаешься. Еще хоть раз из-за тебя Группу нагреют — берегись! Будешь тогда через «коридор» ползать. Знаешь, что такое «коридор»?