— Вы думаете? — спросил Гордин.
— Уверен, — ответил канцелярист. — По роду службы мне пришлось хорошенько вас изучить, Александр Ильич. Так что не пытайтесь сделать глупость. Вы все равно себе этого не позволите. Вы слишком мягки для этого.
— Должно быть, вы правы, — сказал Гордин. Дуло аппарата вновь смотрело в небо. — Я не смогу причинить вам вреда. Боюсь, Революция нуждается в таких людях, как вы. А я… Я действительно слишком мягкий.
Гордин не спеша открыл подсумок и внимательно осмотрел его содержимое. Посмотрел в глаза канцеляристу. Без спешки откинул крышку камеры — оттуда полыхнуло жаром, и в воздухе запахло паленым волосом. Брови, подумал Гордин. А может, борода и усы. Плевать. Теперь это совершенно неважно.
Гордин улыбнулся канцеляристу и сунул подсумок внутрь, захлопнув крышку. Сферическая камера мгновенно раскалилась докрасна.
Канцеляристы попадали в снег. Гордин почувствовал сильный толчок в грудь, пошатнулся, пытаясь удержать равновесие, но его толкнули снова, а потом еще раз, и он упал навзничь, не слыша выстрелов и криков командира.
Серые облака неслись по серому небу над ним, и солнце неярким пятном заглядывало в его глаза, словно желая задать какой-то важный вопрос. Спрашивай, я отвечу, хотел сказать солнцу Гордин, но почему-то не смог.
А потом совсем рядом взошло новое солнце, и Гордин еще успел почувствовать на лице жар его лучей.
Потом был свет.
* * *Он пришел в себя сразу, рывком. Небытие отступило, и мир ослепил его яркостью красок.
Окно в полстены. За окном — буйство тропической зелени. Вокруг сплошной кафель и сверкающий полированный металл. Запах карболки в воздухе. Белые халаты.
Лица. Одно из них знакомое.
— С возвращением, Александр Ильич.
Голос тоже знаком. С ним ассоциируются снег и огонь.
— Ничему не удивляйтесь.
А есть чему удивляться?
Возможно. Вероятно… Например, тому, что никак не получается сделать вдох. Дышать просто нечем. Он не чувствует своего тела. Хочется задать вопрос. Губы шевелятся, но голоса нет.
— Сейчас.
Рука, принадлежащая человеку со знакомым лицом, ныряет куда-то, исчезая из поля зрения. Шипит газ. Словно в груди повернули клапан и заставили газ течь по трахее сквозь гортань.
— Что… со… мной…
Голос будто чужой. Но слова его.
— Взрыв, Александр Ильич. Вы скоро вспомните. Не ожидал от вас такой силы воли, право. Но скоро она вам понадобится, вся, без остатка.
— Не могу… двигаться… почему…
— От вас не так уж и много осталось, если уж начистоту, профессор. Если бы не та потенциальная польза, которую вы можете принести Республике — и на которую Республика очень рассчитывает, Александр Ильич — никто с вами и возиться бы не стал. А так… Наберитесь терпения. Скоро будет готово ваше новое тело.
— Тело…
— Да, механический протез. Вам ведь не привыкать? А пока… Вот у нас и появилось время для неспешной беседы, профессор. Но на первый раз, я полагаю, достаточно. Отдыхайте. Я скоро вернусь.
Рука закрывает невидимый вентиль прежде, чем удается задать еще один вопрос. Вместе с шипением газа пропадает и голос.
Когда человек со знакомым лицом уходит, он видит свое отражение в зеркале, прежде скрытом за широкой спиной собеседника.
В зеркале отражается голова. Голова стоит на прозрачном столике. К голове подведены шланги и трубопроводы. Вместо лица — сплошной ожог.
Закричать не получается.
Зажмуриться — тоже. Век нет. Сгорели вместе с кожей.
Он рассматривает свое отражение. Привыкает к нему.
Ждет. Бежать больше некуда.