Пешком и на попутных телегах, по рекам на лодке (под Симбирском даже баржу тянул с бурлаками) Василий наматывал версты: от Новгорода на Смоленщину, через Ярославскую губернию до Казани и далее по Вятской земле. «Дорога все время вьется: передние пять саней то заворачивают, и я вижу их все – одни за другими, то выравниваются впереди гуськом в линию, их уже не видно за крупом моей лошади. Мороз градусов 20. Тихо, ветра нет. Вечер… Мой возница и трое мужиков с передних дровней поравнялись и пошли рядом. «А что за седок у тебя?» – «Да не знаю: учитель, что ли, или из духовного звания. Обученный какой-то. Вероятно, защиты едет просить или на должность». – «Да, да, конечно: кто по своей охоте в дорогу отправится? Верно, неволя выслала…»
А Василий наслаждался путешествием, природой, познанием мира, наблюдениями за попутчиками и встречными. Записывал местные песни, предания, обычаи, простонародные истории, волнующие не слабее сочинений иных драматургов, дорожные байки, философские разговоры на отдыхе: «Правда по маленьким людям сидит, которые про себя ее держат. А сильные, веселые, здоровые, удачливые, живут иным чем-то; они живут чутьем и тем, что глядят в оба…» И конечно же его занимало, чем живет людское море, крестьянская стихия – три четверти населения империи: «Было время, когда мужики были робкие, забитые, когда они и пню молились и каждой бляхе кланялись. Прошло сорок лет. Выросло новое поколение, не пробовавшее крепостной узды… Каждый крестьянин обратился в маленького помещика: он хозяин над своим куском земли и своим домом; ко всему остальному миру относится с полной самостоятельностью и большим самоуважением…»
В странствиях прошло полгода. Василий посылал свои заметки в Санкт-Петербург. До Уральских гор он не добрался, но и без того повидал достаточно: и степной простор, где на закате багровеет небо во весь горизонт, и сказочную глушь вотяцкой тайги. В «Ведомостях» оценили его способности, но определенности в жизни это не прибавило.
Лето 1899 года Янчевецкий-младший провел у родителей в Ревеле. «Особенно я любил бывать в гавани, где, сидя на краю мола, наблюдал, как «белеет парус одинокий» и исчезает в туманной, заманчивой дали. Эта даль, звавшая к путешествиям и сулившая неведомые приключения, неотступно манила меня все сильнее и сильнее…»
Отец и мать надеялись, что он возьмется за ум, устроится на приличную службу, и вновь были огорчены выбором сына, когда тот получил сразу два предложения. Месту помощника редактора русской газеты в Гельсингфорсе Василий предпочел командировку корреспондентом газеты «Новое время» в Англию – сочинять репортажи и путевые очерки. Командировку ему устроил Сигма, дав совет: если хочешь стать универсальным журналистом, то должен повидать мир (сам он только что вернулся из двухгодичного путешествия по Китаю, Корее и Японии).
Первая заграничная поездка! Через Германию и Голландию – все здесь казалось иным, даже лошади и собаки – Василий добрался поездом до Роттердама, а там сел на пароход. Лондон, Портсмут, Ливерпуль, Шеффилд, Ньюкасл… Теперь Янчевецкий накручивал мили, и в основном на велосипеде. Великобритания впечатлила его предприимчивым духом: «Кипучая, не останавливающаяся ни на минуту жизнь… Там нет дядюшки, у которого можно попросить местечка, никому не нужен диплом, там все зависит от сообразительности, талантливости и умения не стоять на месте, а идти вперед». Деловые англичане оказались совсем не похожими на тех надменных иностранцев, что приезжали в Россию. И его удивляло приветливое радушие, с которым встречали неожиданного гостя даже в самых бедных рабочих семьях. «Я сохранил об Англии самые теплые воспоминания», – писал Ян много позже[9].
И он хотел задержаться там подольше, но жалованья корреспондента катастрофически не хватало на разъезды и жизнь в Лондоне. Пришлось вернуться домой.
* * *Тому, кто узнал прелесть странствий, трудно усидеть на месте.
Весной 1900 года Янчевецкий, вновь покинув Петербург, отправился на Русский Север, в Вологду. Заночевав на речной пристани, он едва не стал жертвой бандитской шайки, убивавшей и грабившей одиноких проезжих. Путь продолжил с караваном торговых барж. Старшина каравана оказался бывалым моряком, некогда обошедшим вокруг света на парусном корабле. «Что такое наша жизнь? рассуждал кряжистый бородатый мужик, сожалевший, что оставил морскую службу и теперь снует взад-вперед по каналам да рекам. – Это большое колесо с крючком. Вышиной колесо до неба и поворачивается вокруг своей оси. Бывает, что крючок подойдет к тебе совсем близко, и если за него ухватиться, то колесо подымет так высоко, что оттуда, сверху, откроется вид на весь мир».
Для Василия крючок материализовался в виде письма брата Мити. Старший брат – руководитель в детских играх, дирижер на гимназических балах, комедийный актер в любительских спектаклях – теперь был героем: Георгиевский крест за участие в китайском походе![10] На Дальнем Востоке Дмитрий Янчевецкий оказался по окончании университета, получив, как военнообязанный, назначение в Порт-Артур. Служил делопроизводителем в стрелковом полку, переводчиком в канцелярии главного начальника Квантунской области, арендованной Россией у Китая. Когда уволился в запас, был принят в редакцию порт-артурской газеты «Новый край». А в мае 1900 года, в разгар ужасной китайской смуты – командирован в Южно-Маньчжурский экспедиционный отряд корреспондентом. В первом же бою получил ранение, встав на ноги, участвовал в штурме Пекина. Русские солдаты первыми среди союзных войск вошли в китайскую столицу, и провел их к городским воротам корреспондент Янчевецкий – он обнаружил невзорванный мост, а потом вынес из-под огня раненого генерала Василевского, хотя и сам был ранен. Поход Южно-Маньчжурского отряда завершился в сентябре взятием Мукдена. Младшему брату Дмитрий сообщал, что командовавший отрядом генерал-лейтенант Деан Суботич назначается начальником Закаспийской области Туркестанского края и ищет энергичных сотрудников. Грех не воспользоваться таким случаем – ведь будущее России в Азии!
Само собой, совет был принят. Назначение Суботича, правда, затянулось. Василий не оставлял журналистику, а летом 1901 года сплавился с перегонщиками плотов по Днепру из Киева до Екатеринослава. «Наша жизнь, можно сказать, дается вроде как наказание. Конечно, в плотовщики идет тот, кому в земле стеснение, – слышал он от одного плотогона. – Другой рабочий был мечтатель, любил рассказывать сказки товарищам, лежа на спине и глядя на облака. Вся его жизнь проходила в скитаниях… Неделю плыл я с хлопцами по Днепру. От зноя лицо, руки и ноги сделались такие же черные, как у плотовщиков».
К жизни в Азии он, можно сказать, подготовился. Осенью из Асхабада пришла телеграмма – согласие генерала Суботича взять его к себе младшим чиновником особых поручений. На этот раз родители были вполне довольны: это все-таки служба, а не бродяжничество, пусть очень далеко и, вероятно, небезопасно. Новый, 1902 год Василий встретил в Баку, пароходом переправился на другой берег Каспия и сел на поезд, следовавший до Асхабада. «Меня манили бирюзовые дали, таинственные персидские горы, мечты о скитаниях по Азии. «Семья, дети – все это еще придет», – думал я…»
Глава 2
Особые поручения
Любому столичному жителю Асхабад показался бы подлинным захолустьем. Но по меркам Закаспийской области это был едва ли не мегаполис – около 23 000 жителей: русские и персы, армяне и татары, поляки и евреи, немцы и туркмены, хивинцы, бухарцы, грузины, греки и даже французы. Как отмечалось в «Обзоре Закаспийской области за 1900 год», город «в последнее время обнаруживает особую наклонность к развитию» – положение его, независимо от административного значения, весьма выгодно для торговли с Хорасаном, уже измеряемой многими миллионами. В Асхабаде насчитывалось 41 караван-сарай и 11 гостиниц и пансионов. В одном из них – «Парижских номерах», принадлежащих мадам Ревильон, некогда служившей маркитанткой в отряде генерала Скобелева, – и остановился на первое время Василий Янчевецкий.
«Это был маленький чистенький городок, состоявший из множества глиняных домиков, окруженных фруктовыми садами, с прямыми улицами, распланированными рукою военного инженера, обсаженными стройными тополями, каштанами и белой акацией. Тротуаров, в современном понятии, не было, а вдоль улиц, отделяя проезжую часть от пешеходных дорожек, журчали арыки, прозрачная вода стекала в них с гор, находившихся неподалеку и, казалось, нависавших над городом. По другую сторону городка простиралась беспредельная пустыня… Когда я приехал в этот казавшийся мне сказочным городок-крепость на границе пустыни и диких гор, то долго чувствовал себя как в стране, похожей на мир из романов Фенимора Купера и Майн Рида»[11]. От одного списка туземных племен и родов у любого заезжего чиновника могла пойти кругом голова: туркмены-текинцы делились на племена отамыш, тохтамыш, алиели, махтум, мегенли и иные, а были еще туркмены-гоклане и туркмены-йомуды – джафарбаевцы, ак-атабаевцы, бегелькинцы; киргизские роды различались по отделениям алмамбет, баимбет, джименей, джары, туркмен-адай и прочим.