– Как настроение, воины?
Ему ответил Исмаил:
– Не очень, товарищ генерал. Сами понимаете, почему.
– Конечно, понимаю, – невесело усмехнулся он, – про ваши бои от самой Зольской я знаю, пленные горцы рассказали, как все дело было, – генерал прервался, почесал небритый подбородок, и продолжил: – Вы отличные солдаты и выполнили свою работу очень хорошо, и даже не смотря на предательство не посрамили нашу воинскую славу. Посему, все вы отправляетесь домой, на вашу бригадную базу в станице Павловской, и примете участие в возрождении батальона спецназначения.
– Разрешите вопрос, товарищ генерал-лейтенант? – обратился я к Крапивину.
– Да, сержант.
– Что насчет тел наших павших товарищей, которые в эти дни погибли?
– Через час они будут похоронены в общей могиле, которая готовится за территорией лагеря. Еще есть какие либо вопросы или просьбы?
– Разрешите наших воинов похоронить отдельно.
Этот сутулый и уставший человек, встал из-за стола, подошел ко мне вплотную и, глядя прямо в глаза, спросил:
– Зачем?
– Мы хотим поставить на месте захоронения своих друзей памятник, и сделать эту могилу нашей батальонной святыней.
– Ты считаешь, что все остальные, не достойны того, чтобы лежать рядом с вашими погибшими?
– Никак нет, но...
– Нет, сержант, все погибшие в этих боях будут лежать в одном месте, а если хотите поставить памятный знак, то ставьте на общей могиле. Нет никакого разделения меж павшими за общее дело, все погибли по разному, но заодно.
– Я понял.
– Раз так, то в канцелярии получите проездные документы и с первым же конным обозом можете отправляться на родину. Идите.
Покинув штаб, получили необходимые нам бумаги, и отправились на кладбище, расположенное за лагерем. Здесь, в большой яме, вырытой территориалами-штрафниками, лежали обернутые в белую холстину тела погибших. Кто чей, сейчас и не разберешь, и все происходило очень буднично, без всяких речей, отпеваний и прочих ритуалов. Люди жили, люди погибли, и теперь их место эта общая могила на краю базового лагеря Кавказского экспедиционного корпуса.
Все было готово к погребению. Появился офицер, невысокого роста крепыш из разведбата нашей бригады, и с ним наряд бойцов, вооруженных карабинами. Капитан дает команду, и работяги сноровисто закапывают могилу. Спустя десять минут, только невысокий, не более полуметра в высоту, холмик, указывает на местоположение захоронения. Вновь звучит команда офицера, солдаты дали в воздух три залпа из карабинов, а мы поддержали этот последний салют в честь павших, из своих пистолетов. Капитан с солдатами покидает это место, вслед за ним, с лопатами на плече уходят территориалы, и мы остаемся одни.
Наше тягостное молчание нарушает Исмаил:
- Мне служить, всего две недели осталось. Как буду свободен, так на охоту за Геной Симаковым отправлюсь. Сам жить не буду, а гниду эту достану. Матерью своей, которой не видел никогда, клянусь, что убью этого подонка. Если у меня не выйдет, хочу, чтобы им кто-то из вас занялся. Вы как?
- Согласен, надо гада завалить, - подтвердил я. - Если у тебя не получится, я в работу включусь.
- Да, смерть предателю, - это отозвался Север.
- По любому, а за своих братков посчитаться надо, - соглашается Бурый.
- Раз так, то пошли собираться, завтра возвращаемся в бригаду.
Такими были эти дни. Прищурившись, я посмотрел на весеннее солнышко, выглянувшее из-за туч, и еще раз погладил овчарку по голове. Из палатки вышли Север и Бурый с рюкзаками на плечах, и одновременно с ними появился Исмаил-ага, ходивший госпиталь.
- Как комбат? - задал я ему вопрос, и встал с лавочки.
- Нормально, начал разговаривать. Врачи говорят, что знахарь пятигорский, который им занимался с самого начала, просто чудо сотворил, и ему не придется ногу отрезать. Для строя он теперь не годен, но жить сможет вполне нормально. Теперь ему главное отлежаться, слишком много он крови потерял и контузия сильная.
- А сам-то он что говорит?
- Речь у него еще нечленораздельная, но я ясно разобрал слова «удача» и «рад».
- Что обоз?
- Только нас и ждут. Пошли.
Рюкзаки на плечи, и вперед. Конный обоз, пять десятков телег, отправляющийся в Конфедерацию, в самом деле, уже был готов отправиться в путь. Мы заняли свои места на одной из повозок, раздалась команда старшего колонновожатого, которому здесь все подчинялись, и мы направились домой. От всего батальона, не считая раненых по госпиталям и тех, кто был в Павловской, нас оставалось четверо, и для нас четверых война была окончена. Настроение не очень, и радоваться было особо нечему, но нам повезло, мы выжили, и хотели жить дальше, мы были молоды и перед нами была вся жизнь.
Конец Первой Книги.