Проходившие мимо бойцы бригады, знакомились с людьми из отделения Соболева.
— Аксай! — Громко представлялся молодой боец, лихого, казацкого вида.
— Барс, ну то есть Борис. Мужики, вы из метро же, да? Мне с вами об одной девушке поговорить надо. — Обеспокоено говорил молодой солдат.
— Сабитов.
— Армен.
— Хабибуллин. Если надо спалить танк, зовите меня. — Хитро подмигнув, представился боец-татарин.
— Христофоров. — Представился молодой, но с тяжёлым, старческим взглядом, младший лейтенант.
Алина сидела за столом в тёплой, обвешанной коврами, комнатушке. В руках она держала, распечатанное уже, последнее письмо Алексея. Слёзы растекались по лицу, мешая читать текст.
«… и если ты это читаешь, значит, мне не повезло. Здесь, в пехоте, вообще, многое зависит от банального везения. Многие мои навыки, которые я приобрёл за эти три года, просто ничто перед шальным осколком мины или снаряда, пулей, которые здесь выпускают не особенно то и целясь, просто в сторону противника. Люди здесь фаталисты. И под их влиянием я тоже становлюсь таковым.»
«… Мне очень трудно мотивировать свои действия. После того что случилось, как будто мир перевернулся. Именно теперь слетели те розовые очки, которые я по недоразумению носил до этого. И самое интересное, я словно помолодел. Снова вернулся в те годы, когда человек наиболее честен и принципиален. Я безмерно уважаю Пяткова, но не могу оставить Присягу. И теперь я с Крейзером, либо до своего конца, либо до конца федералов.»
«… опять же, если ты это читаешь, то я уверен в твоём будущем, и в будущем нашего ребёнка. Там где ты находишься, вам пропасть не дадут. И далеко не потому, что ты моя жена. Там просто порядок такой. И нет оснований предполагать, что он изменится.»
«… да, Алина, я признаюсь тебе кое в чём. Я не всегда был честен с тобой, хотя и не обещал тебе этого. В общем, мне нужно тебе в кое-чём признаться и объясниться. Надеюсь ты поймёшь…»
Зашедшей в гости Николаевне, Алина предстала в самом душевно уничтоженном виде. Она сидела на сколоченной из досок кровати, лицо было закрыто ладонями и спутанными волосами. Немного в стороне лежало влажное от слёз письмо. Николаевна аккуратно его взяла, и вежливо испросив разрешение начала читать.
— Хороший мужик. Был. Ты только не вздумай, что с собой утворить. Тебе рожать скоро. — Успокаивающе, но строго говорила Николаевна. — Знаешь, Алинка, где-то вот такие они, настоящие мужики и должны быть. Совсем не те гомосеки, что до ядрёны везде из себя крутых изображали. Потому, не злись на Лёшу, ему, мужику, ох как сложно было. И он прав, здесь ты не пропадёшь.
— Я… не злюсь… — Тихо начала говорить Алина. — Хочу родить мальчика…
— А сама как думаешь, кто будет? — С интригой спросила Николаевна.
— Думаю… мальчик. И хочу этого. — Так же тихо отвечала Алина.
— Значит так и будет. — Улыбалась Николаевна и гладила Алину по голове. — Да, с сегодняшнего дня, считай, у тебя декретный отпуск начался. На работу ходи как сможешь, если слабость какая или настроения нет, то не ходи. И главное, ребёнка береги. — Добродушно говорила Николаевна.
В оборудованной медицинской палате лежал Илларион. Лицо его было сильно бледным, глаза ввалившиеся, голос сиплый. Рядом сидели Вован, Лосев и Павловский.
— Может не стоит отказываться от химиотерапии? Это уникальный шанс, Илларион. Подумай. — Уговаривал Павловский.
— Да, Лари. Препарат новый, экспериментальный. Его до ядрёны только-только разработали. Это был прорыв. Дёшево, технологично и чрезвычайно эффективно. Тот профессор, что разрабатывал, говорил что многие тузы от фармпромышленности, давили разработку. Было невыгодно. Считай, за копейки, массовое, эффективное лекарство от злокачественных опухолей. И уже проверенное, результат почти стопроцентная ремиссия, побочные эффекты минимальны. Ты даже не облысеешь. — Вещал Вован.
— Экак ты интересно говоришь, Вова. А ведь прекрасно знаешь, моя смерть, это твоя свобода. Ты знаешь о чём я. И я хочу, чтобы ты стал свободным. Разве это плохо? — Хрипел Илларион. — Да и опухоль большая, метастазов много. Может и не помочь, наверное. Лучше спасти тех, кому это наверняка поможет. А мне, жить осталось ну пару дней от силы. — Задыхаясь говорил Илларион.
— Бесполезно. Упёртый как баран. — Тихо, с сожалением, произнёс Вован.
— В чём-то он прав. — Уже на ухо Вовану, сказал Павловский.
Вскоре все вышли, с Илларионом в палате остался только Вован.
— Вот Вова. Это те фотки с негативами, из СИЗО. Грохни их, так чтоб духу не осталось. И ты свободен. Из тех, кто знал, остались только ты да я. Остальных уже нет. Я всё чисто сделал. Я умру и всё. Главное сам не проболтайся. — Последнее предложение Илларион сказал, едва заметно подмигнув.
— Благодарю. — Тихо сказал раскрасневшийся Вован.
— Лауданум принёс? Больно мне очень бывает. — Спросил Илларион.
— Да, Лари. Вот, полтора литра. В нём опия больше обычного положено. Потому, пей по столовой ложке. Больше ни-ни. — Сказал Вован, и протянул Иллариону полуторалитровую пластиковую бутыль.
— Благодарю. Теперь всё, иди. Только знаешь, свобода такая штука, ей надо грамотно распорядиться. — Выдал напутствие Илларион.
Вован вышел. Через пару часов, прознав о том, что Вован уехал назад к себе. Илларион открыл бутыль с лауданумом и, пересиливая себя, отпил из неё граммов триста напитка. Уже через час Павловский констатировал смерть Иллариона.
В кабинете Пяткова шло большое совещание.
— Моменты, касающиеся, нашей хозяйственной деятельности и обороны ясны. С голоду не помрём, это точно. Захватывать нас сейчас врядли кто-то станет, вахи и фаши начали большую войну между собой. Как увоюются, всё осядет, и начнётся совсем другая жизнь. — Вещал Пятков, подводя итоги.
— А название? У нас же должно быть название? — Наперебой начали говорить Алексеев и Коновалов.
— Вам вообще то слово уже давали. — Недовольно начал Крейзер.
— Хм. Название. Тоже верно. Мелочь вроде, а мало ли. — Более спокойно, сказал Пятков. — Предлагайте.
— Сталкеры. — Подмигнув, сказал Алексеев.
— Это ещё что за… — Недоумённо уставился на него Пятков.
— До ядрёны, книги были всякие, как раз про ядрёну и жизнь после неё. Ну и там были такие персонажи. Жили, добывая всякое нужное, рыская по руинам, отрабатывая заказы. Аполитичные, серьёзные люди и сообщества. — Разъяснял Алексеев.
— Что же. Сталкеры говоришь. Аполитичные и серьёзные. Однако, стоит подумать. Может и подойдёт. — Одобрительно сказал Пятков.
http://proza.ru/2009/05/13/620