— Пусть видят, что нас много, что мы бдим! — восклицал Поль.
— Думаешь, нас кто-нибудь видит?
— Ясен пень, видят! И видят, и завидуют! Мы ж по-человечески начинаем жить. А это совсем другая коллизия!..
В чем-то Поль был безусловно прав. Вот и эту баньку он растопил для них по всем правилам древнего крестьянского искусства, выставив в предбанничек высоченный самовар, заставив своих ординарцев наломать в лесу особых «фирменных» веников. По времени он подгадал в самый раз. Очередная волна озноба накатила на Вадима, и, клацая зубами, дрожащими руками срывая с себя одежду, он кое-как взобрался на самый верх. На минуту или две ему стало легче, но когда скалящий зубы Поль кивнул Вадиму на веник, он отрицательно покачал головой. Хотелось просто лежать. Без движения и без разговоров. Поль деликатно вышел, а вместо него в парилку вошла Мадонна. Пожалуй, это было лучшим из возможных вариантов, и ей первой Вадим признался в принятом решении.
Наверное, это походило на бегство, но именно о нем в свое время говорила та странная девочка. Эльза — так ее, кажется, звали. Желанный, окутанный туманом болот финиш, болезненная, но ясность. Люди рыщут в поисках счастья, а находят боль — но если попробовать наоборот? Ведь давно уже доказано философами всех континентов: не счастье очищает, — страдание. Вот и он отправлялся за своей законной болью. Вполне добровольно. В самом деле, если ты уже на мушке, если до пропасти осталась самая малость, почему бы не шагнуть навстречу, попытаться вырвать косу из рук костлявой. Как в той старой разудалой песне: «Ее ударил в ухо он рыцарской рукой…»
— А вдруг это обычная лихорадка? — Мадонна нервно кусала красивые губы. — Или какая-нибудь особая малярия?
— Нет, милая, — Вадим с внутренней усмешкой уловил в собственном голосе некоторую торжественность и еще более твердо повторил: — К сожалению, нет. Это не лихорадка и не малярия.
Увы, он оказался обычным эгоистом. Как очень и очень многие. В глазах у Мадонны стояли слезы, и это доставляло Дымову удовольствие. Она плакала не просто так, она оплакивала его. Сам же он к мысли о скорой смерти почти привык. Он даже успел от нее немного подустать. Иногда это тоже полезно — уставать от собственных страхов. Появляется видимость мужества, и все решается более просто, без истерик. Привыкнуть действительно можно ко всему. Как и над всем посмеяться… «Доктор! Вы прописали мне грязь, неужели она поможет?… Как вам сказать? Помочь, конечно, не поможет, но будем привыкать к землице, дорогой!..» Вот так же у него. Сперва недоумение с ужасом, с медлительным осознанием предстоящего, затем постепенное угасание страха, вытеснение его чем-то покойным и вечным, о чем не думалось раньше. Во всяком случае подобной обостренности ума Вадим не помнил уже давно. В самом деле, легкий мозг — это мозг прежде всего необремененный. А чем обременен мозг живущего? Разумеется, жизнью…
— А ведь я… Я твоему Сереже Катрин сосватала. — Невпопад призналась Мадонна. — Из ревности. Думала, ты ее по-прежнему любишь.
Вадим кивнул, хотя и получалось, что вроде как все зря — и ревность, и сватовство. Но он кивнул, и они снова замолчали. Приступ прошел, и теперь ему было удивительно хорошо. От колен Мадонны, едва прикрытых сорочкой, тянуло теплом, и казалось совершенно естественным опустить на них голову. Мельком подумалось, что, пожалуй, впервые Мадонна решилась выйти на люди в таком виде. Ее кожа, кобура, патроны и заклепки — все осталось там, в предбаннике. И оттого начальница моралитета казалась ему живой, как никогда.
А спустя какое-то время, красный и отдувающийся, из бани вывалился Поль. Кутаясь в полотенце, он браво шагнул к ним. Выражение его сияющего лица ясно говорило: «Мечта сбылась, все люди — братья!» Кинув на него смущенный взгляд, Мадонна удалилась, чтобы привести себя в более подобающий вид. Плюхнувшись на скамью рядом с Вадимом, Поль полотенцем утер взмокшее лицо. Впрочем, совершенно безрезультатно, потому что пот продолжал лить с него градом, каплями вспухая по всей коже, капая с носа, как с весенней тающей сосульки.
— Филька, компоту! — гаркнул он. И компот ему тотчас налили и подали.
— Я что, курица клевать из наперстка? — Поль брезгливо отстранил поданную кружку, по-хозяйски взялся за ручку скороварки. Мужиком он был все-таки здоровым — четырехлитровую скороварку держал, как черпак, шумно глотая, проливая компот на мохнатую грудь.
— Ух! — выдохнул он. — А пивко все-таки лучше. С сольцой да с сервилатиком! И чтоб не свежим, а сморщенным, немного засохшим. Я и раньше такой любил. Покупал, резал и оставлял в холодильнике. Вот была коллизия, так коллизия! Жаль, Панчи нет. Уж как бы я его пропарил! Насквозь бы всего промял! И снега нет, жаль. Баня без снега это как… — он призадумался, подбирая подходящее сравнение, но Вадим его перебил.
— Поеду я, Поль. Прямо сейчас.
— Сейчас? Но куда?! — Поль спрашивал рассеянно, не подозревая подвоха.
— Дельце одно есть — важное. Ты мне дай какую-нибудь колымагу с мотором. Если есть, конечно, свободная.
— Для тебя найдется. — Поль поскреб пятерней в затылке. — До чего все-таки умное изобретение — баня!.. И санкюлотов в сопровождение дам, если хочешь.
— Не надо сопровождения, сам доберусь. — Вадим поднялся. — Мадонне, когда выйдет, не говори, что уехал. Дело у меня там особое. Неженское.
— Понял, — глаза Поля весело сморгнули. Он не стал спрашивать, куда едет приятель и зачем. Возможно, был слишком счастлив в эту минуту, чтобы наседать и выпытывать. Именно по этой причине Вадим не стал ему ничего объяснять.
* * *Броневик тряхнуло, Вадим ударился лбом о приборную панель. На дороге стояла Мадонна.
Одного взгляда хватило, чтобы вобрать в себя всю картину целиком. Раскрасневшееся лицо, сверкающие глаза, лежащий чуть в стороне мотоцикл. Эта женщина все-таки сумела нагнать его! Какое-то время Вадим взирал на Мадонну через узкую щель триплекса, а чуть погодя распахнул люк и выбрался наружу.
Возможно, если бы она заговорила с ним первой, стала бы упрекать или плакать, он нырнул бы обратно под защиту брони. Но она повела себя совершенно иначе: все так же молча приблизилась, щекой прижалась к его колену.
— Пожалуйста, Вадим, возьми меня с собой!
Она не произносила это, но он все равно услышал. И внутренне поразился. На казнь в компаньоны не просятся. Значит, во что-то она тоже верила.
Сидя на башне, Вадим смотрел на голову Мадонны, покрытую десантным беретом, и тщетно пытался осмыслить собственные чувства. Руки сами собой опустились на затылок женщины, мягким движением стянули берет, отбросили в сторону. Темные ее волосы рассыпались по плечам, и это тоже показалось ему до странного знаменательным. В мире действительно ничто не происходит просто так. Надо лишь уметь всматриваться и вслушиваться. Хотя бы время от времени. И нечто всегда подскажет ответ, намекнет тихим шепотом, поддержав и окрылив.
Повинуясь порыву, Вадим подхватил Мадонну под мышки, одним движением, словно малого ребенка, усадил рядом с собой. Даже атлетически сложенный Артур не сумел бы повторить подобного трюка, но в эту минуту ни он, ни она случившемуся не удивились.
— Но ведь я понятия не имею, что там может случиться. Это жуткое болото! — сказал Вадим. Или, может быть, только подумал, но она тоже услышала и поняла. Потому что, не разжимая губ, ответила:
— Я знаю.
Наверное, к чему-то подобному он был уже готов. Возможно, таймерные больные действительно умеют заглядывать в будущее. Совсем как маленькая Эльза…
Зачем он вообще ехал туда? Только ли спасаясь от болезни? Зачем ехала туда она? Только ли ради него? В каждом из них крылся свой маленький ад, и, как ни крути, она была Мадонной — дамой, за голову которой в свое время «бульдоги» сулили горы золота. Им было за что ее ненавидеть. И ей, наверное, тоже было о чем подумать в часы уединения. В разное время людям хочется очищения — внешнего и внутреннего, чтобы разом избавиться от телесных болячек, от головной смуты, от сердечных нарывающих корост. Мерилом всего становится юность, а долгожданную панацею готовы узреть в самом неприглядном. Например, в том же Синем Болоте — пучеглазом чудовище с запахом ацетона, заглатывающем и пропускающем через свою утробу, словно через семь кругов ада. Кому суждено вынести, тот вынесет — и выйдет очищенным. Не ангелом, не зверем, но существом с неким будущим. А ведь это и есть самое прекрасное — иметь впереди хоть какое-то будущее…
Они продолжали сидеть на броне, и в молчании их угадывался все тот же вопрошающий диалог. Она спрашивала его, а он себя. Ответ приходил извне, а может, они попросту воображали его себе. Впрочем, физическая подоплека этих двоих сейчас не интересовала. Время продолжало отщелкивать невесомые секунды, темнота зримо обволакивала землю. Когда наконец они забрались внутрь броневика, Вадиму пришлось включить фары. Свищ, огромный, похожий на древнего ящера, приблизился со стороны деревьев, но, нюхнув огромными ноздрями ядовитый угар выхлопа, гигантскими прыжками унесся обратно в заросли. Бронемашина взревела дизельным двигателем, покачиваясь, тронулась вперед.