«Дорогой Владимир! Мое здоровье идет к хорошему. Быстро, быстро идет! Мой врач сказал, что в ноябре я обязательно должна отдыхать возле моря. Я решила, что я хочу курорт Сочи. Ты любишь курорт Сочи, Владимир? Если любишь, давай ехать туда вместе. Ты покажешь мне русский стиль. Я читать тебе стихи. Я сочиняю их недавно для тебя. Надеюсь на встречу! Твой женский друг Ильза».
Я расплылся в дебильной улыбке.
Сочи в ноябре. Что может быть глупее? Море — холодное. Воздух — тоже. То и дело срывается дождь… Дует кусачий северо-западный ветер… С другой стороны, не мог же я, патриот, написать Ильзе: «Сочи — отстойный город, в котором нечего делать в ноябре!»
Придется ехать и делать вид, что мы, русские медведи, кушающие мороженое на сорокаградусном морозе, именно так представляем себе идеальный отдых…
Я как раз набирал ответ Ильзе, когда в дверь позвонили.
На пороге стоял Тополь. Он лучился гордостью и держал в руках пухленький конверт.
— Вот, гляди чего пришло! От Ньютона! Фотки!
В конверте и впрямь были фотографии — штук семь-восемь. Глянцевитые, красивые, контрастные. Никому из нас не снять нашими тупыми цифровыми пукалками ничего подобного, как мы ни старайся.
На одной из карточек отыскался ваш покорный слуга, лихой и придурковатый. На остальных был Тополь соло. Портрет: мужественное лицо с волевым подбородком, брови вразлет, цепкий взгляд профессионального героя, три четверти. Вот Тополь с «Грозой» — поясной портрет. Вот Тополь чистит нож, взгляд сбоку. Не хватало, пожалуй, только Тополя с нунчаками.
— Круто, да… Такое и на обложку журнала «Спецназ» не стыдно поставить, — сказал я. — Подари мне одну, а?
— Да бери любую!
Я выбрал себе ту, где Тополь был снят на фоне лагеря ученых, в котором работает некробиотик Трофим. Непринужденная поза древнегреческого Аполлона, только вместо лука и стрел — автомат.
— Хотелось бы Ньютону спасибо сказать… И за фотографии, и за то, что про «звезду Полынь» посоветовал, — задумчиво заметил Тополь.
— Да что же… Как-нибудь встретим его в Зоне — и скажем это самое спасибо.
— Или не встретим, — тихо обронил Тополь. — И не скажем.
Я понимающе кивнул. Лучше не строить планов, когда дело касается Зоны.
Потом мы с Тополем пили чай и кушали сочные люля-кебабы, изготовленные моей опытной рукой из отменной парной баранины.
— А знаешь, — вдруг спросил Тополь, — что такое философский камень? Ну, тот камень, который якобы в контейнере был, который мы Рыбину загнали?
— Конечно, нет!
— Философский камень — это камень, который способен превращать любой металл в золото. Его умели добывать средневековые алхимики. И я даже прочитал, что финансовое могущество некоторых аристократических родов Европы зиждется на незаконном использовании этого самого нехристианского камешка…
— Металлы? В золото? — с набитым ртом переспросил я. — Любые?
— Пишут, что любые…
— Типа, прикоснулся — и сталь превратилась в золото, так?
— Вроде так, — кивнул Тополь.
— Честно говоря, на враки похоже… — сказал я, вываливая себе на тарелку еще одну ароматную котлетку.
— Вот и я так подумал, — отозвался Тополь.
В ближайшие десять минут ни один из нас не проронил ни слова.
Уверен, в те мгновения мы оба думали об одном и том же. А именно о том, что если прочитанное Тополем о философском камне правда… то лучше бы нам было не отдавать КМПЗ Рыбину.
Потому что… потому что потому! Неужели надо пояснять почему?
Но потом я представил себе секретные лаборатории, где на нужды Родины производятся тонны, десятки тонн отменного золота девятьсот девяносто девятой пробы, на которые Родина закупает за границей самое новейшее и самое лучшее, становясь с каждой минутой все краше и комфортнее, и мне полегчало.
Кстати о секретных лабораториях. Случилось мне повидать и некробиотика Трофима — он примчался в бар «Лейка» на заляпанном грязью джипе и затребовал с меня флэшку. Ту самую, с записью датчиков иридиевой клетки, в которой сидел крысиный волк. А также рассказа о моих злоключениях внутри воронки после того, как я бросился в нее со «звездой Полынью».
Наверное, я сильно разочаровал его своим мемуарами в духе «не помню», «не знаю», «как-то не обратил внимания». С другой стороны, что я мог сделать, если он сам слезно просил меня говорить ему правду и только правду, мол, он ученый, ему фантазии не нужны? Вот если бы он разрешил мне врать, я бы наврал ему про русалок с пятым размером бюста, которых я встретил во время своих «вороночных» блужданий. А так…
Потом Трофим сам взял слово. И не отдавал его долгих полчаса.
Он рассказал мне о гравитационном континууме. О том, что, согласно новейшей теории воронки, — это своего рода ворота в систему сообщающихся грависосудов. И что «звезда Полынь» благодаря излучаемым энергиям способна образовывать нечто вроде локальной зоны стабильности…
Я не особенно слушал. Зачем мне? Ведь возвращаться на физфак мне поздновато, вопреки заверениям профессора Добровольцева!
Вообще после одержанных побед я сильно разленился. И даже набрал два килограмма.
Каждый день я уговаривал себя закрыть последнюю скобку в этой истории. А именно — забраться наконец в город Припять, найти ту самую лабораторию средств оперативной диагностики имени академика Качалина, что на проспекте Ленина восемьдесят шесть. И выяснить наконец — а документации там наверняка валяется вагон и маленькая тележка, — действительно ли там работала лаборантка Лидочка Ротова? И если работала, найти эту самую Лидочку вживе, ведь имеются у меня средства, а теперь и деньги.
Что это мне даст, спросите вы? А фиг его знает… Может, ничего и не даст. За исключением ощущения, что последняя скобка закрыта, точка поставлена, и в конце рукописи можно смело печатать: «Конец».