Может, это Доул подстроил. Я слышала музыку. Может быть, это Доул играл вероятностями, сочинял концерт из возможного и невозможного.
Может, он играл на своей случайнице по ночам, когда мы приближались к Шраму и возможные миры вокруг нас становились все более навязчивыми? И вот он нашел тот мир, в котором Хедригалл выжил, извлек оттуда какта и поместил туда, где мы на него наткнулись?
Неужели был расчет на такое маловероятное совпадение: я окажусь там с кем-нибудь, кому поверят, а к тому же Доул сумеет отыскать меня взглядом. Так много случайностей. Доул, наверно, самый везучий человек в Бас-Лаге. Или же он спланировал непланируемое. Подготовил меня к этому моменту.
Умел ли он разыгрывать возможности, как виртуоз? Мог ли он сделать так, чтобы реализованная возможность включала мое и Флорина присутствие при возвращении Хедригалла, нашу готовность?
А что, если бы настоящей Беллис не оказалось там в нужное время? Он что, воссоздал бы другую? Воссоздал бы меня? Ту, которая в соответствии с его замыслом оказалась бы в нужное время в нужном месте?
И может, я Беллис-двойник?
И если так, то что случилось с той, другой? С настоящей?
Может, он ее убил? Может, ее тело плавает где-то, разлагается, пожирается рыбами? Может, я подмена? Может, меня вызвали к жизни для замены убитой женщины, чтобы я оказалась там, где нужно было Доулу?
И все это для того, чтобы он, постоянно оставаясь в тени, мог развернуть город. Неужели не было другого способа? Неужели он пошел на все это, чтобы сделать все по-своему, но при этом никак не засветиться?
Я так никогда и не узнаю, что же произошло, насколько меня использовали среди всего этого хаоса, крови и резни.
Но в том, что меня использовали, сомнений нет.
Доул потерял ко мне всякий интерес.
Когда мы были вместе, он играл мною, использовал меня как средство, чтобы развернуть город. Верный наемник, снова превративший город всего лишь в пиратское прибежище.
И теперь, когда я сделала то, что от меня требовалось, я для него не представляю никакого интереса.
Странно обнаружить, что ты пешка в чужой игре. Он меня обошел, но я слишком стара, чтобы сокрушаться из-за чьего-то предательства.
И все же я уже два раза попыталась встретиться с ним, понять, что же он сделал. Дважды я стучалась к нему, и он открывал дверь и молча смотрел на меня так, будто видит в первый раз. И оба раза слова замирали у меня на губах.
«Нет у нас никаких отношений», — помнится, бросил мне Сайлас Фенек.
Наверное, это лучший совет, какой можно дать.
Сегодня есть всего несколько возможностей, которые могут объяснить, что произошло. И любая из них может оказаться верной. И если бы Доул заявил, что непричастен ни к одной из них, то для меня все запуталось бы еще больше — больше, чем теперь. Мне пришлось бы рассмотреть такую возможность: никакого плана не было и объяснять тут нечего.
Так зачем же мне так рисковать? Зачем отказываться от тех объяснений, что у меня есть?
Ко мне пришел Флорин Сак. Анжевина осталась ждать его внизу на палубе «Хромолита» — ей по моей лестнице не подняться.
Не сомневаюсь, они нужны друг другу. Но насколько мне известно, их отношения очень неопределенные и отчужденные, и я думаю, они не сойдутся. Одной общей утраты, видимо, недостаточно.
Флорин принес мне найденный им гелиотип — Шекель, стоя рядом с библиотекой, держит в руках две книги и улыбается во весь рот. Флорин решил: все, что относится к Шекелю и книгам, должно принадлежать мне. Я смущена. Я не знаю, как сказать ему, чтобы он больше ничего не приносил.
Когда он ушел, я принялась разглядывать бледную картинку. Печать была неважной. Неясные очертания построек и людей запечатлелись на бумаге, оставили на ней шрамы. Ранили ее и исцелили, придав новую форму. Шрамы — это воспоминания.
Я несу воспоминания об Армаде на моей спине.
Несколько недель назад я разделась и с помощью двух зеркал увидела, что написали на мне Саргановы воды. Послание невообразимо уродливое, почерк грубый.
Линии тянутся поперек моей спины в тех местах, где опустился кнут; они почти параллельны. Они словно появились на одной стороне спины, надорвали кожу и сошли на нет на другой.
Они похожи на швы. Они пристегивают ко мне прошлое.
Я смотрю на них в удивлении, словно они не имеют ко мне никакого отношения. Армада надежно зашита в моей спине, и я везде буду носить ее с собой.
От меня скрыли столько правд. Это жестокое, бессмысленное путешествие пропитано кровью. Я вся до тошноты измарана ею. И ничего другого — сумбурное и варварское, начисто лишенное смысла путешествие. Здесь ничему не научишься. Никакого исступленного забвения. В море нет искупления.
Я унесу Армаду домой на своей спине.
Дом.
Когда Доул увидел меня у своей двери во второй раз, на моем лице, видимо, было написано что-то необычное, потому что он кивнул, а потом заговорил.
Он сказал:
— Ну, хватит так хватит. Мы доставим вас домой.
Снова оказаться дома.
Я была ошарашена. Я поклонилась и поблагодарила его.
Он подарил мне это. И не ради того, что оставалось между нами, — может, между нами не было ничего.
Он вознаграждает меня. Платит мне.
За проделанную работу. Ведь он же пользовался мной.
Доул через меня передавал послания Фенеку, чтобы Фенек передавал их городу. Но Фенек сделал не то, что от него требовалось, и Любовники перехитрили его, сообщив правду. А поэтому Доул нашел способ использовать меня по-другому.
А теперь он доставит меня домой. Не из теплых чувств ко мне и не из справедливости. Он предлагает мне плату.
Я приму ее.
Он вовсе не глуп. Он знает: что бы я ни сказала в Нью-Кробюзоне, это не будет означать гибель Армады или даже угрозу ей. Если я попытаюсь выступить в Парламенте, меня никто не станет слушать. Да и с какой стати мне выступать там, мне, предательнице?
Видимо, будет послан корабль с заданием пограбить в районе канала Василиска. И меня отправят на этом корабле. Потом на маленькой лодочке меня высадят в этом жутком Ке-Бансса, который я видела с палубы «Терпсихории». А там я дождусь прихода какого-нибудь кробюзонского судна, которое направляется домой, к Железному заливу, к Большому Вару, к городу.
Утер Доул не откажет мне в этом. Это ему ничего не будет стоить.
Много месяцев минуло с того дня, как мы покинули Железный залив. Когда мы дотащимся до него снова, пройдет уже больше года. Я возьму другое имя.
«Терпсихория» пропала. У властей больше нет причин преследовать Беллис Хладовин. И даже если какой-нибудь кробюзонский скот, которому до всего есть дело, вспомнит, узнает меня и доложит какому-нибудь чиновному ублюдку, то с меня хватит — я уже набегалась. И я никак не могу поверить, что я им еще интересна. Та часть моей жизни закончилась. Настали новые времена.
После всех этих событий, после моей безумной, бесплодной попытки побега, я считаю, что, сама того не ведая, сделала все необходимое для моего возвращения домой. И я унесу воспоминания об Армаде, вшитые в мою плоть.
Я с удивлением обнаружила, что снова пишу тебе это письмо. Рассказав Утеру Доулу правду, я думала, что с этой писаниной покончено. Но, признавшись себе в этом, я почувствовала себя брошенным ребенком. Есть ли что-нибудь более жалкое, чем бумажки, которые я так хотела отправить адресату, хотя так еще и не решила, кто этим адресатом будет?
Тогда я их припрятала.
Но теперь началась новая глава. Армада движется вспять во времени, готовясь вернуться к своему пиратскому промыслу в богатых водах около моего дома. Все переменилось, и я дрожу от возбуждения, выискиваю удобный случай, чтобы закончить это письмо.
Оно меня смущает. Благодаря ему я становлюсь откровеннее.
Это возможное письмо. До последней секунды, пока я не вставлю твое имя после слова «дорогой», написанного столько листов и месяцев назад, оно остается возможным письмом. Чреватым разными возможностями. Теперь я очень сильна. Я умею добывать возможности и могу одну из них сделать реальностью.
Я не была твоим лучшим другом и прошу у тебя прощения за это. Я вспоминаю моих друзей в Нью-Кробюзоне и спрашиваю себя, кто из них станет тобой.
А если я захочу сделать это письмо воспоминанием, которое скажет «прощай», а не «здравствуй», тогда ты будешь Каррианной. Ты — мой дорогой друг, если так оно и есть, и то, что ты был мне неизвестен, когда я начинала письмо, ничего не значит. Ведь это все же возможное письмо.
Кем бы ты ни был, я не была твоим лучшим другом и сожалею об этом.
Мы приближаемся к флоту, который стоит в ожидании на границе Скрытого океана, напоминая строй беспокойных охранников. И я пишу тебе это письмо, чтобы рассказать обо всем, что случилось со мной. Как я тебе уже говорила, я поняла, что мной манипулировали, что меня постоянно использовали, и, даже не исполняя функции переводчика, я все равно передавала чужие послания. Но это знание ничуть не обескураживает меня.